Подмастерье. Порученец

— Привет вам! — взревел он. Оставил эти слова висеть в жгучем воздухе, пока они не угомонили толпу. — Вы ждали долго, и я не заставлю вас ждать еще. Но вы знаете, чего ждать и чего ждут от вас. Впереди великие времена, возможности господства — да такие, что никто из вас и не мыслил себе. Ключ — у меня… — Он вскинул одну из рук и удовлетворенно выслушал стоны, хохотки и рыки одобрения. — И этим ключом я отопру Великие врата Нижнего мира!

Вопли оглушали. Он развернулся, почти ожидая, что рядом окажется Хозяин, готовый в последний миг отнять у Абаддона его судьбу. Но сейчас никто не мог ему помешать. Он поискал крошечное отверстие в центральной каменной колонне. Стер с ключа грязь и воткнул его в замок.

Повернулся ключ мягко.

Один кошмарный миг ничего не происходило. А затем он услышал рокот, как великий гром, и грубое трение камня о камень. Колонны двинулись вперед: трещина между ними, в волос толщиной, сделалась просветом, затем брешью, в которую он видел темные дали, изведанные им в странствиях; брешь делалась все шире, и ворота открылись. Он коротко глянул на Стикс и на мост, высившийся над темными маслянистыми глубинами. И обернулся к своей армии.

— Идите, — велел он. — Творите хаос.

Гордон Хотон: «слабые» мне гораздо интереснее «могущественных», люблю истории, каких обычно не рассказывают. Интервью переводчика с автором

Из вашей дилогии ясно, что вас завораживают (зачаровывают? вызывают у вас любопытство?) миры не-вполне-живых. Что в этом для вас лично — и как для человека, и как для писателя?

Мой зомби — не классический образчик не-мертвого: он не стонет безудержно, не поглощает сырую человеческую плоть и не действует инстинктивно. Вообще-то ровно наоборот. Он тих, меланхоличен и терпеть не может некоторые виды еды (и в этом смысле очень похож на меня самого). Но помимо этого я его рассматриваю метафорически: он одиночка, он подавлен, сентиментален и постоянно тревожится, а от естественной неуверенности в себе постоянно вынужден делать то, что ему велят другие — потому что ничего лучше он придумать не способен. Поэтому в более широком смысле он — изгой и недотепа, отвергнутый себе подобными, общество считает его недостойным внимания. Меня естественно привлекают такие люди — «слабые» мне гораздо интереснее «могущественных». Люблю истории, каких обычно не рассказывают.

В литературном смысле он был и остается для меня идеальным средством как для того, чтобы поговорить о моих собственных неудачах и слабых местах, так и для того, чтобы исследовать отношение общества в целом к тем людям, кем оно обычно пренебрегает, — к бездомным, низкооплачиваемым рабочим, к любому, кто отличается от нормы. Когда пишу, я всегда ищу такую идею, что помогает раскрыть эту двухслойную структуру — личного и политического.

Есть устойчивое выражение, дескать любой автор поистине прожитого и прочувствованного текста гоняет каких-то своих очень личных бесов/ангелов. Каких бесов и ангелов гоняете вы, создавая свой литературный мир, в данном случае — мир «Подмастерья»/«Порученца»?