Подмастерье. Порученец

— Но подход-то другой. Тут есть стиль, упорство, живцы продолжают лечиться лекарствами, приборами, прививками. Но болезнь выигрывает, потому что умеет приспосабливаться.

Смерть потрепал бородку указательным и большим пальцами.

— Ты никогда не сомневаешься в том, что делаешь?

— Конечно, нет. Я слишком занят, — сказал Мор, втирая мне в щеки последний штрих румян.

В дверях Агентства возник Глад, сошел по ступенькам, неся корзину с разнообразной свежей и приготовленной пищей: фрукты, сырая курица, овощи, пара свиных котлет, две бутылки воды. В желудке у меня заурчало от голода.

— Тут есть что-нибудь для меня?

Он глянул на корзину с ужасом, водянистые глазки завращались в глазницах.

— Нет, — поспешно сказал он. — Нет. Здесь все модифицированное. Мощное рвотное. Задумано так, что чем больше ешь, тем больше хочешь, а чем больше хочешь, тем больше тебя рвет. В конце концов тело выбрасывает больше, чем потребило.

Я умолк, и мы смотрели друг на друга в смущении, пока он не побрел к своей черной «фиесте». Поставил корзину на задний бампер, качая головой.

Смерть спросил меня, при мне ли упаковка, я сказал: «Да», — Мор повторил вопрос, я повторил ответ, и мы сели в «метро». Я устроился на заднем сиденье, и мы помчались, покрышки «метро» визжали и плевались гравием. Смерть гнал по переулку не глядя, проревел вниз с холма и обогнал три автомобиля в зоне ограничения до 60 и до 30 миль в час. Мы пронеслись по задней дороге к городу на 80 милях в час, слаломом преодолели троих «лежачих полицейских», после чего Смерть ударил по тормозам и произвел идеально продуманный бросок в зону «Не парковаться» рядом с кофейным заведением. От Агентства мы отъехали менее чем на полмили.

Когда он остановил машину, я спросил, почему он все время так опасно водит.

— Я бессмертен, — произнес он.

* * *

Кафе «Иерихон», что на Уолтон-стрит, хранило множество моих воспоминаний. В нем после трех кратких лет завершилась моя первая любовь, в нем произошли все важные события в отношениях, которые последовали за моим срывом.

Эти позднейшие события всегда начинались для меня из безопасного положения, из панциря потехи и светской болтовни. Мы обменивались всякой ерундой за чашкой кофе и разговаривали о чем угодно, кроме наших чувств друг к другу. Вне чувств нам ничто не угрожало. У нас было будущее.

Но порывы не удержишь — и струйки чувств, что просачивались в наши разговоры, сделались ручьями, а затем и половодьем. Так наступила вторая стадия: время риска. Мы состязались друг с другом в отказе от взаимной любви и обожания, применяли слова всех очертаний, мысли всех размеров, утверждения, заявления и намерения всех сортов. Чувства оказались столь мощны, что особенности повадок увеличились, как под лупой, — настолько, что сделались причинами жить и умирать, а наши самые разнузданные фантазии — проверкой любви.

Однако вскоре я вне своей скорлупы почувствовал себя уязвимым. Я знал, что чем больше открываюсь чувству, тем больнее будет конечное расставание. И потому стремительно перешел к третьей стадии: стал подпитывать обстоятельства, какие позволят мне отступиться. Обмен ерундой начал меня раздражать, фантазии свои я сделал слишком требовательными, у меня истощились доброжелательные слова. Воздух между нами все более застаивался, и я вновь убрался в свой панцирь.

Моя жизнь сделалась повторяющимся кошмаром.

Обстановка в кафе была почти та же, какой я ее запомнил. Десяток полированных деревянных столов, удачно расставленных в узком пространстве для клиентов. Уголки сумрака оттенены ярким точечным светом. Картины местных художников по стенам. За столиком У окна я сидел, кажется, тысячу раз — а может, и больше. За два года до моей смерти я проводил здесь по часу после работы. Никто меня, конечно, сейчас не узнал. Живые редко замечают мертвых, а ходячие ненамного примечательнее своих двоюродных, которые в земле. Мы ничего не делаем, ничего не добиваемся, ничего не вдохновляем, и потому нами накрепко пренебрегают.

Смерть заказал черный кофе у барной стойки, которая, вообразил я, еще помнит отпечатки моих локтей.

— Кто-нибудь прихватил Дело жизни? — спросил он.

— Нам незачем, — обнадежил его Мор. — Я прошлым вечером заглянул. Все подробности у меня тут. — Он постучал указательным пальцем себе по виску.

— Кого высматриваем?

— Пару. Ему двадцать, среднего роста, брюнет, в очках. Студент-псевдоинтеллектуал. Она на год старше, пониже ростом, крашеная блондинка, почему-то ловит каждое его слово. Вкусовых предпочтений не отмечено… Мы заразим его, он заразит ее, вместе они распространят болезнь вокруг. — Он улыбнулся. — И, спасибо, я буду эспрессо.

Они оба повернулись ко мне, словно по команде пульта дистанционного управления.

— Капучино, — сказал я.