Подмастерье. Порученец

И даже по мере того, как она рассказывала о своем деле, я воскрешал сентиментальные клише настолько вне контекста с моей нынешней историей, что это помрачило мне здравый смысл. Я вспомнил, как мы гуляли босиком по лугу после весеннего ливня, обернув собой друг друга, стремясь прикоснуться к коже друг друга, желая, чтобы атомы наших тел слились воедино. Я видел, как солнце постепенно садится позади нас — один из сотен разных закатов, какие случились у нас на двоих, на тысяче разных небес.

И любовь вновь начала заражать меня. Она плыла по моему кровотоку, проникала во все уголки моего тела, потрескивала на кончиках и в подушечках пальцев, кружила в голове. Закорачивала каждый синапс, проницала любую клеточную стенку. Поглощала меня.

И вместо того чтобы отказаться от этого дела, как верещали все мои инстинкты до единого, я потянулся к фотоснимку и перевернул его.

* * *

Мор толкнул меня в локоть и жестом показал на места перед нами. В своих грезах я все еще смотрел на фотокарточку, и потребовалось несколько секунд, прежде чем я заметил, что наш клиент открыл пакет с «Пирушками» и предлагает одну своей спутнице.

— Что нам нужно делать?

Он посмотрел на меня так, будто пожалел, что вообще взялся рекламировать свой отдел такому имбецилу.

— Подмените пакет. Очевидно же.

Я внимательно смотрел, как женщина придирчиво выбрала три плоских простых шоколадки, а мужчина хватанул горсть первых попавшихся. Я вынул отравленные «Пирушки» из пиджака, вскрыл пакет, вынул партию соответствующего номера и положил себе на колени. Шоколадки не растаяли: в ходячих жизнь, может, и есть, но нет теплой крови.

Я ждал подходящего момента, а вопросы меж тем шныряли в моем неупокоенном мозгу. Как можно отнимать жизнь у людей, которых я даже не знаю? Проще ли убивать кого-то, кому не сочувствуешь? Имею ли я право даже думать об этом? В случае с самоубийством той женщины, которому мы посодействовали, был хоть какой-то смысл, какое-то желание с ее стороны. Но вот это — до чего случайно, до чего бестолково. Зависимо исключительно от стечения обстоятельств.

При виде тезки, появившегося на экране, Смерть разразился долгим громким смехом. Наш клиент-мужчина аккуратно уложил пакет с «Пирушками» на подлокотник и медленно обернулся, глаза расширены раздражением профессионального эстета, которому отравляют его еженедельный культурный пир.

— Прошу вас. Если вы не способны владеть собою…

Как и многим взбешенным интеллектуалам, выговорить угрозу целиком ему не удалось, но его гнев предоставил мне достаточный зазор, чтоб я успел подменить его упаковку моей. Отметая любые сомнения, я выполнил долг.

А следом я сделал нечто довольно глупое. Возможно, хотелось посмотреть, каково это, почувствовать, что чувствуют живые. Может, из-за того, что я весь день почти ничего не ел, а из-за обстановки в кино утратил сосредоточенность. Вероятно, я чересчур обрадовался своему первому деятельному вкладу в задачи моего нанимателя — или же просто растерялся от бессмысленности происходящего. Как бы то ни было, не задумываясь о том, что делаю, я протянул руку, выхватил одну «Пирушку» из кучки у меня на коленях и сунул ее в рот.

Хуже всего вот что: она оказалась кофейной.

Ходячий мертвец в мире грез

Вот как распространяется эта болезнь.

Она сначала представляется, вежливо спрашивает, предлагает свидание. Ни ей, ни мне бояться нечего. Мы оба вольны, никаких обязательств, никакого давления. И вот мы встречаемся, все протекает гладко. Но в конце, когда мы собираемся проститься, болезнь спрашивает, можно ли ей остаться ненадолго. Я, конечно, отказываю. Она спрашивает еще раз, миг спустя, когда ей кажется, что я стал чуть уступчивее, — но я чую лукавство и вновь отказываю. Она спрашивает еще раз, сразу следом, и ловит врасплох. Так действуют болезни. Они вероломны.

И я отвечаю:

— Ладно, оставайся. Но уйдешь, как только я велю.

И она отвечает:

— Договорились.

Конечно же, она врет. Конечно же, она берет власть в свои руки. И не уходит, пока не вымотает своими мутными затейками.

Такие они, болезни.

* * *

— Как вы себя чувствует?

Я глянул вверх и увидел тощую каланчу с одутловатым лицом в черной рубашке-поло и блеклых штанах. Его резиновая на вид нижняя челюсть — верткая, как угорь, а бледные губы, когда он говорил, мерцали. В черной бородке застряли крошки попкорна.

— Вы кто? — спросил я.

— Он в порядке?

Компаньон каланчи был пониже ростом. У него были желтые остекленевшие глаза, как у мертвой трески. Шея запятнана золотым и черным, как солнечное затмение. Кожу изрыло пятнами, словно он был некой разновидностью леопарда.

— Вряд ли. Что предлагаешь?

— Пусть идет своим чередом.

— Вы кто?

— Друзья, — ответил каланча.

— Мне пора, — сказал я им. — У меня дела.