Подмена

— Нет, ты будешь похож на себя, хотя не до такой степени, чтобы тебя кто-то узнал, если ты, конечно, понимаешь, о чем я. Для большинства людей даже Лютер выглядит не как Лютер, да и я не похожа на саму себя. — Она взяла в зубы гребенку, окунула кончики пальцев в банку с помадой и вылепила мне свисающий надо лбом локон. — Нет, чары и фокусы тут не при чем, ничего не меняется. Просто все видят то, что хотят видеть.

Я опустил глаза на свои сверкающие туфли, а когда снова взглянул в зеркало, то и узнал себя и не узнал. В последнее время я потихоньку начал привыкать к тому, что могу выглядеть совершенно другим человеком, когда у меня блестящие карие глаза и нормальный цвет лица, но сейчас это было нечто иное.

Мое лицо выглядело чужим, словно я смотрел в зеркало, а оттуда на меня смотрел незнакомец. Я видел то, что хотел видеть, потому что на самом деле всегда хотел не быть собой. Странно, но увиденное почему-то меня не радовало.

Карлина отложила расческу и отвернула меня от зеркала. Она держала мое лицо в своих ладонях, улыбаясь загадочной печальной улыбкой.

— Значит, мы их вроде как отвлекаем, — сказал я. — Очередная ложь.

Она закрыла глаза, прижалась лбом к моему лбу.

— Нет, мы выдаем им правду. Просто они этого не знают. Выходя на сцену, ты становишься настолько самим собой, насколько это вообще возможно, и это потрясающе. Именно ради этого они сюда приходят.

Признаться, ее слова меня не слишком приободрили. Руки дрожали, во рту пересохло.

— Наверное, но я все равно нервничаю. Я привык чувствовать себя выродком, противным и бесполезным, кто захочет такое увидеть? Я не могу быть тем, ради которого сюда приходят!

— Значит, ты должен почувствовать себя таким, а потом выйти на сцену и сделать свою работу, — прошептала Карлина, обдавая дыханием мою переносицу. — Через минуту мы должны быть на сцене, и там тебе придется заставить публику поверить в то, что твой образ — это и есть ты сам, потому что иногда верить означает не умереть.

Но я всю свою жизнь ждал смерти. Годами жил в этом ожидании, потому что таков был порядок вещей. А выход на сцену — это совсем другое дело. Весь «Старлайт», кроме сцены, будет утопать в темноте, отовсюду вспыхнут прожектора, так что больше некуда будет смотреть — нет, я просто не думать об этом или отнестись к этому спокойно. Быть замеченным — самое худшее, что может случиться с такими, как я.

— Я… но я никогда раньше ни перед кем не играл!

Карлина кивнула, не отнимая лоб от моего лба.

— Вот увидишь, они тебя полюбят, как любят нас. Хочешь, я представлю тебя, как нашего особого гостя?

— Нет, позволь мне просто выйти, как будто я один из вас.

Карлина отпустила меня, осмотрела с головы до ног.

— Так и есть.

Когда занавес поднялся, меня оглушил рев толпы. Прожектора слепили, за ними было лишь море голосов и долгих пронзительных свистов.

Мы с барабанщиком должны были задавать темп, но Лютер вмешался во вступление с такой уверенностью, словно это была его песня — быстрая, исступленная — и хотя я не знал ее ни на слух, ни на память, но мои пальцы мгновенное узнали мелодию. Перед выходом Лютер расхохотался мне в лицо, когда я попросил у него программу выступления, и теперь я понял, что никакие программы здесь не имели значения. Музыканты Морриган играли то, что хотели играть.

Ухмыляясь, Лютер повел меня за собой по куплетам и припевам, так что мне оставалось только поспевать за ним. Вслушавшись в смену темпа, я поймал контрапункт, заставлявший каждую ноту рокотать и кричать, поскольку это была песня об анархии, о полном и бесповоротном выходе из-под контроля.

Адреналин заплясал у меня в пальцах, загудел в крови. Так вот, значит, что такое быть рок-звездой!

Но когда я добрался до конца песни, это пьянящее ощущение сначала забуксовало, а потом и вовсе ушло. Гитара тяжело повисла на ремне, руки снова замерзли и начали дрожать. Внезапно я всей кожей почувствовал, что стою на сцене перед двумя сотнями людей, выставленный напоказ, в чужих туфлях и с вишнево-красной репликой Гибсона в руках.

Лютер бешено крутанул в руках гитару, ослепительно скалясь в зал. Потом, без всякого перехода, заиграл «Обыкновенных людей», [10]не заботясь ни о том, что здесь нужен синтезатор, ни о том, что этой песне без малого тридцать лет, и большинство ребят в «Старлайте» в жизни не слышали о «Палпах».

Он просто подобрал мелодию и заиграл так, что гитара запела в его руках, пока Карлина изображала собеседников — богатую девочку и парня из рабочих низов — надсадным криком перечисляя, почему быть бедным так дерьмово.

Время от времени Лютер поглядывал на меня, а я тщетно пытался понять, чего он хочет сказать этими взглядами. Он постепенно прибавлял темп, показывая, что каждая песня — это разговор, спор между ритмом и звуком. Мне оставалось только вслушиваться и отвечать.

Мы играли вместе, перекликаясь друг с другом, пока Лютер вдруг с ходу не переключился на песню «Пирл Джам». [11]Это был «Желтый Ледбеттер».

Басовая партия была низкой и монотонной. Я взял первую ноту, и мне показалось, будто все здание содрогнулось и пошло трещинами.