Подменный князь. Дилогия (СИ)

— Видно, ты любишь эту девушку, — заметил я, но Канателень проигнорировал мои слова. Судя по всему, он дорожил своим чувством и не хотел распространяться о нем даже с князем. В чем-то этот парень был болтлив, но, когда коснулось его чувства к Любаве, сразу примолк.

Да, уж мне ли было его не понять?

Что ж, теперь исполнилась моя мечта: я узнал, что случилось с Любавой и где она находится. Дело оставалось за малым — прийти и забрать ее. Легче сказать, чем сделать такое.

Из школьных уроков географии я довольно хорошо представлял себе, как далеко от Киева находится полуостров Крым. В десятом веке он не был ближе, чем в двадцать первом…

Но недаром ведь Тюштя — Василий Иванович говорил мне на прощание в Священной роще, что я должен непременно пойти походом на Корсунь? Он говорил о том, что, согласно истории, князь Владимир взял приступом Корсунь, а потом там крестился. Что ж, как выяснялось, Василий Иванович оказался прав — он знал историю крещения Руси куда лучше, чем я…

— Куда ты собираешься отправиться, если я отпущу тебя? — спросил я Канателеня.

Тот неопределенно пожал плечами и ответил:

— Думал к себе домой вернуться. Дома родители остались, если живы до сих пор.

— А что ты будешь делать дома? Руки у тебя считай, что нет. Глаза — тоже. Ты не можешь пахать землю, не можешь ходить на охоту…

— Могу ходить за скотом, — оживился пленник. — У священника в доме я хорошо с этим справлялся.

— Много ли скота у твоего отца?

Парень мгновенно сник. Конечно, мало. Откуда у финского землепашца в деревушке на берегу Оки будет много скота? Там же не привольные крымские степи, как в Корсуни.

Я встал с лавки, чтобы размять ноги, и подошел к оконцу. Внизу во дворе слышался шум. Была середина дня, несмотря на осень, солнце светило вовсю, и много народу высыпало из дома и прилегающих построек. Тут были мои дружинники, женщины-наложницы и поварихи, слуги и прочий люд, оказавшийся по делу и без дела на княжеском дворе. Сейчас там царило оживленное веселье: кто-то из работников неловко распахнул дверцу курятника, и куры разбежались по всему двору. Они бешено метались из стороны в сторону, а несколько дружинников, томящихся от безделья, пытались ловить их под смех и одобрительные крики столпившихся зрителей.

— Знаешь что, — после недолгого раздумия обернулся я к Канателеню, — незачем тебе торопиться домой. Никто тебя там наверняка не ждет и никому ты в деревне не нужен без руки и без глаза. Пойди в дом к воеводе Свенельду и скажи, чтобы он взял тебя к себе. Я решил, что ты нам еще пригодишься.

Парень недоверчиво взглянул на меня. Видно, князь киевский действительно стал немного не в себе. Кому нужен калека?

— Пойди, — повторил я. — Ты ведь хорошо знаешь теперь дорогу в Корсунь? Туда вы плыли на стругах, а обратно ты пробирался пешком. Ведь так? А если так, то ты пригодишься нам во время похода. Нам наверняка понадобится надежный проводник.

Высоко над Днепром, на круче, где привольно гулял ветер, принося запахи окрестных лесов и полей, был разложен погребальный костер. Поленья складывались крест-накрест, чтобы обеспечивался свободный доступ воздуха и огонь хорошо горел. Получившиеся квадраты прокладывались сухими ветками, присохшими лапами хвойных деревьев. Сам костер был высотой два с лишним метра, а наверху лежало тело боярина Блуда, наряженное в самую лучшую соболью шубу, в такую же шапку. Рядом была положена острая секира на длинной рукоятке: как говорили, Блуд в молодости любил сражаться именно этим оружием.

При всем желании мне не слишком верилось в то, что Блуд когда-либо вообще любил сражаться. Этот человек был прирожденным политиком, дипломатом. Можно сказать, что он был интеллектуалом, хоть слово это вряд ли применимо к стране, где не знают грамоты. Но все же, пожалуй, можно сказать, что Блуд был умником. А такие во все века не любят размахивать оружием…

Народу на погребение сошлось довольно много — Блуда знали все в Киеве. Да и всю прошлую ночь народ с опаской обходил стороной дом умершего боярина: оттуда явственно доносились душераздирающие крики и женские рыдания — это Жеривол с другими жрецами душили жен, наложниц и любимых рабов покойного.

Всего задушили шестнадцать человек: одиннадцать женщин и пять мужчин. Среди женщин была как самая старая жена Блуда, с которой он прожил много лет, так и самая молодая — совсем почти еще девочка. Блуд женился на ней всего год назад. Жены и наложницы должны были ублажать боярина в царстве мертвых, а задушенные слуги — исполнять его повеления.

Помешать всему этому ужасу я никак не мог. Так было принято, таковы были обычаи, и запретить погребать Блуда вместе с его домашними было бы с моей стороны явным неуважением к покойному.

Тела убитых были также обряжены в лучшие, самые дорогие одежды. На женщинах — шитые золотой нитью наряды, привезенные из Византии, украшенные жемчугом кокошники дивной красоты. Тяжелые серьги из золота и серебра, мониста, бусы скрывали черные следы пальцев жестоких рук жрецов, которые душили несчастных прошлой ночью…