Подмены

То был сюрприз, о каком даже не мечталось, – сродни двойному гражданству, кабы было такое возможно для человека в принципе.

Выпили, конечно же. Практически непьющий Моисей Наумович – шампанского. Старшина принял водочки и не раз ею же потом повторил, пока вся не вышла. Анна Альбертовна ограничила радость самой же сваренным лёгким пуншем из слабого сухого вина с сахаром и добавком резаных фруктов для изъятия сопутствующей горечи.

И было хорошо всем. Заодно вспомнили будни Первого Украинского: погуляли по фронтовым байкам, не забылись и тыловые новеллы в лицах, масках и прибаутках – и всё уже, буквально всё воспринималось обоими не хуже дальних сказок Венского леса и его незримых окрестностей. В общем, насмеялись и нагрустились досыта и по-доброму и под конец застолья перецеловались каждый со всеми, не исключая маленького Гарика-Гаврилу.

Ближе к вечеру Моисей, перебрав с непривычки, отправился провожать до метро окончательно нетрезвого старшину. Братские чувства, разбуженные крестинами, ещё не угасли, тем более что оба ещё приняли на посошок, каждый своего, разящего.

– Баба у тебя мощная, Моисей, хоть и в возрасте чуток, но своя, из надёжных, как сестричка с полкового госпиталя, уж я-то в этом толк знаю, поверь, у самого такая всю жизнь, на том и стоим, как говорится, – выдал ему на прощанье Фортунатов, перед тем как уплыть в глубину бауманской подземки.

Тогда, недолго думая, профессор Дворкин, вдохновлённый восхвалением спасительницы своей Анны, сунул в щёлку и свой пятак и, не желая расставаться с крёстным старшиной, бодро сообщил тому:

– Приказано сопровождать вас до вагона, товарищ старшина Фортунатов, так что терпите меня, пока не сядете в поезд.

И оба, всё ещё не насытившиеся заново открывшейся дружбой, теперь уже и по православной части, покатили на эскалаторе вниз.

Они встретились на полпути. Он ехал наверх, навстречу, будто так и надо. И даже, как почудилось Дворкину на нетрезвый глаз, улыбался чему-то своему, чуть побалтывая в воздухе кистью правой руки, будто дирижировал воображаемым оркестром. На нём была летняя шляпа и белая сорочка с короткими рукавами, поверх которой была надета тонкая шерстяная безрукавка явно домашней вязки. И очки, те самые, за которые ещё в траурном зале этот нелюдь прятал глаза, считая, что всё для него окончилось. Да, то был он, Изряднов, убийца сына и сосед по району проживания.

Решение свалилось сразу и, минуя голову, так же разом отдалось в уже успевшие добела сжаться кулаки. Моисей почувствовал вдруг, как тормознулось в его груди дыхание и как, наоборот, бешено замолотил в районе сердца какой-то посторонний барабан, будто врощенный в грудину и до сей минуты спящий в ожидании расплаты. То была судьба – он понял это в то самое время, когда директор смертельной картины уплывал от него назад и вверх, и потому теперь её нельзя было упустить. Резким движением Моисей Наумович прощально притянул к себе размякшего Колю и понёсся на полусогнутых вниз по ступенькам, пытаясь не упустить последний в жизни шанс. Растерянный старшина остался стоять, где стоял; сам же он, сбежав по своему эскалатору, уже перекинулся на соседний, текущий обратно, к поверхности земли, и с неснижаемой скоростью поскакал по ступеням вверх, успев по пути пересечься взглядом с недоумевающим Фортунатовым.

Он выскочил на тёмную улицу и лихорадочно осмотрелся. Изряднова не было нигде – упустил. Однако ничего ещё не кончилось, потому что в недрах головы его успел созреть план, который Моисей и начал немедля исполнять. Для начала на пожилом галопе ринулся домой, попутно следя за тем, как бы не натолкнуться лбом на затылок своего врага и не сбить тем самым план чёткой мести. Он влетел в квартиру и ринулся к письменному столу, что так и располагался в гостиной, заодно служившей ему спальней и кабинетом. Анна Альбертовна, успевшая уложить Гарьку, теперь прибиралась на столе, обоими крыльями раскинутом для праздника и потому почти упиравшемся левым торцом в его письменный стол. Револьвер по-прежнему покоился в том же нижнем ящике, где хранился всегда.

– Что с тобой, Моисей? – удивлённо спросила она, заметив у него на шее испарину и то, как тяжело он дышит. – На тебе лица нет, ты что, от кого-то убегал?

Нужно было решать сейчас, сделав выбор. Попросить её выйти из комнаты выглядело столь нелепым, что объясняться, наверно, пришлось бы до конца жизни. Достать оружие на Анниных глазах и убежать с ним – то было бы ещё нелепей. Однако времени, как он прикидывал, уже не оставалось, совсем. По его расчётам, Изряднов находился сейчас где-то в районе Сада имени Малютина, до которого, опять же галопом и если от угла его дома, по короткой, через глухой Елоховский проезд, там, где ночуют троллейбусы, а после – перерезав по диагонали тамошний школьный двор, то от силы было минуты три или даже чуть меньше. Он мог, мог достать его и даже чуть опередить, если тот всё так же расслабленно по-прежнему дирижировал этим своим идиотским воздушным оркестром.