Подменыш

Этот ребенок и я долго смотрели друг на друга. Мальчик, мечтающий поскорее повзрослеть, и мужчина, мечтающий вернуться в невозможное детство. Две части одного целого. Его взгляд напомнил мне тот момент, когда украли меня, и тот, когда мы украли его. Все мои скрытые страхи и гнев за содеянное со мной вдруг вырвались наружу. Но тут примешивалась еще вина за то, что мы сделали с ним. Передо мной были виноваты, но и я был виноват. Мне стало жалко его, но кто пожалеет меня? Я украл его жизнь, но ведь и мою жизнь тоже украли. Тот старикашка на старой фотографии, был ли он счастлив? Мы все — жертвы, нас нельзя обвинять. Мы попали в заколдованный круг. Я уже не понимал — кто я? Густав или Генри? Тесс и Эдвард — чьи они жена и ребенок? Густава или Генри? Кто из нас музыкант — я или он?

— Прости меня, — единственное, что я сумел выдавить из себя в этот нелепый момент. Миг — и он исчез. А я остался с головой в люке и с сожалением о том, что так все глупо вышло. А ведь я мог сказать ему все это, объяснить, ведь никто не был виноват в том кошмаре, который случился с нами.

— Постой, — крикнул я, но, наверное, слишком поздно. Мало того, я потерял равновесие и свалился вниз. Там было очень тесно, и я стукнулся головой о потолок, когда попытался подняться на ноги.

— Слушай, я не хочу причинить тебе вред. Просто поговорить. Не бойся меня, — взывал я в темноту, но никто не откликался. Веревку и лом я положил на пол, а горящий фонарь поднял повыше.

Он сидел на корточках в углу и тявкал на меня, как попавшийся в силки лисенок. Я сделал шаг к нему, его взгляд заметался в поисках выхода. У его ног лежали две стопки бумаги, перевязанные шпагатом. В одной из них я узнал свою партитуру.

— Ты понимаешь, что я говорю? — спросил я его и протянул к нему руку. — Я хочу поговорить с тобой.

Мальчик уставился в противоположный угол, будто увидел там кого-то, а когда я повернулся, следуя за его взглядом, оттолкнул меня и бросился прочь. От неожиданности я выронил фонарь, он упал и разбился. Ковролин мгновенно вспыхнул, загорелись лежавшие на полу бумаги. Я выхватил ноты из огня и стал бить ими по ноге, пытаясь сбить пламя, а потом, когда мне это удалось, кинулся к люку. В последний миг я оглянулся — мальчик стоял посреди подвала, словно приросший к полу, и с изумлением смотрел на потолок. Прежде чем вылезти наружу, я позвал его в последний раз:

— Генри!..

Он посмотрел на меня и улыбнулся. А потом сказал что-то, но я не понял, что. Я вылез из люка, побежал; из подвала валил дым и вырывались языки пламени. Когда я выбирался через разбитое окно из библиотеки, огонь уже лизал книжные полки.

После пожара я несколько дней безвылазно просидел дома, опасаясь, как бы меня не вычислили и не заставили оплачивать причиненный ущерб. Но полиция все равно внесла меня в число подозреваемых, так как та милая библиотекарша сказала им, что я в последнее время был чуть ли не единственным их посетителем и при этом вел себя «очень странно». Пожарные обнаружили в подвале мои фонарь, ножницы и ломик, но такие фонари, ножницы и ломики в нашем городе есть у всех, и их не смогли связать со мной. Как только полицейские покинули наш дом, от двоюродной сестры возвратились Тесс и Эдвард. Тесс выслушала мои сбивчивые объяснения и, когда полицейские пришли в следующий раз, заявила им, что в ту ночь, как раз в то время, когда начался пожар, она позвонила мне и мы долго говорили по телефону. В итоге дело об умышленном поджоге как-то само собой сошло на нет, а в полицейском заключении причиной пожара было названо самовозгорание.

Последние дни перед началом занятий в школе были особенно нервными. Случались моменты, когда я не смел посмотреть Тесс в глаза. Я ощущал вину перед ней за то, что сделал ее невольным соучастником своего преступления, а она, конечно же, догадывалась, что дело тут не чисто.

Однажды за ужином она сказала мне:

— Я чувствую ответственность за этот пожар в библиотеке, и мне кажется, мы должны как-то поучаствовать в ее восстановлении.

Тут же, за отбивными, она изложила свой план. Видно было, что она обдумывала его несколько дней.

— Мы объявим сбор денег, а также книг, а вы с друзьями проведете благотворительный концерт.

Что я мог на это сказать? Конечно же, я согласился.

За следующие несколько недель наш дом превратился в оплот благотворительности. По комнатам сновали люди, приносившие коробки с книгами.

Вскоре не только гараж и гостиная, но даже кухня и моя студия заполнились штабелями книг. Телефон разрывался от звонков волонтеров. Мы спешно готовили концерт. Художник нарисовал афишу, которую расклеили по городу. Билеты продавались прямо в нашей гостиной и разошлись чуть ли не за один день. В субботу утром на пикапе приехал Льюис Лав с сыном Оскаром, мы перевезли на машине мой орган в церковь и установили его. Репетиции проходили три раза в неделю. Меня так захватила подготовка к выступлению, что все остальные проблемы отступили на второй план.