Подменыш

С того времени, как утверждают летописцы, число воинов не просто увеличилось — удвоилось, даже если сравнивать их количество с совсем недавними временами, например, с тем же походом на Казань. А если добавить к этому русскую неутомимость, физическую крепость, привычку стойко переносить тяготы и лишения в походах, а также приобретенный ратный опыт, то уверенность Иоанна в легкости предстоящей кампании против Ливонии виделась далеко не беспочвенной.

Единственное, что смущало царя, так это решительное противодействие его планам похода на север со стороны Адашева и других советников. Мало того, так они подключили еще и Сильвестра, а тот и рад — сызнова завел свою нескончаемую песню о том, что в Кафе в рабстве у поганых томятся тысячи русских невольников, что ливонцы хоть и неправильно молятся, да все ж не кому-нибудь, а богородице и Христу, что… Словом, много чего наговорил.

Однако пусть и не сразу, но сумел-таки Иоанн перетянуть их всех на свою сторону. Можно было бы и без того обойтись, мол, повелеваю, и вся недолга, но помнил царь уроки Карпова, хорошо помнил. «Надобно, чтоб каждый не просто твое повеление исполнял, потому как оно от государя исходит, но и считал, что оно единственно правильное и мудрое. Тогда у исполняющего его и сил, и желания все сделать как должно куда как поболе будет», — пояснял Федор Иванович своим суховатым голосом, пристально глядя на ученика.

Вот чтоб желания прибавилось, Иоанн и пояснял разумность похода не на юг, а на север. Кому на пальцах втолковывал, что не время еще крымского хана за глотку брать, пока из-за его спины чалма Сулеймана виднеется. Иным прочим, стоявшим за южное наступление больше из корысти, разъяснял о пользе торговли, а тем, кто чаял угодий себе нарезать, напоминал, что и землица в тех степях не в пользу хозяину пойдет. Ну какая может на ней пшеница вырасти, коли там летом даже дикое неприхотливое разнотравье, и то выгорает?! Кого-то и впрямь убедил, а кого и нет — все равно умолкли, ведая, что слово царя твердое, и коль оно сказано, так чего уж тут — все равно будет так и не иначе.

Меж тем приготовления к войне шли полным ходом. Отовсюду к пределам Ливонии шли обозы с ратными припасами, везде наводили мосты, близ дорог возводили станы и ямы[203]. К концу осени 1557 года сорок тысяч воинов уже стояло на границе под началом Шиг-Алея, бояр Михайлы Глинского, Данила Романовича Захарьина-Юрьева, Ивана Шереметева, князей Серебряных, Андрея Курбского и других воевод. Кого только не было в этом войске — татары, черемисы, мордва, пятигорские черкесы… Ждали только слова Иоанна, а тот… тот ждал ливонских послов, еще надеясь решить дело миром. Наконец те прибыли, но, судя по их смущенно-унылым лицам, можно было сразу предположить, что дань они не привезли.

— Мы ведь оговаривали, что дань должен утвердить цесарь, — горячо возражал посол, пытаясь запутать в паутине слов опасных соседей. — Что мы могли поделать, коль у его величества так много дел, что он рассмотрел этот договор совсем недавно?

— А нам как быть? — поинтересовался Висковатый. — Вон какие издержки государь понес, пока готовился. С ними-то как поступим?

«Это что ж получается?! — мысленно возмутился молодой глава посольства Готхард Кеттлер. — Выходит, мы должны еще и оплачивать расходы, понесенные при приготовлении к войне с нами же?!»

Но вслух заявил уклончиво:

— Отчего же вы поторопились с ними? Договор-то мы подписали…

— Так-то оно так, да ведь вы его то и дело нарушаете, — резко перебил Висковатый. — Вона и уговор подписали[204] с ляхами, хотя обещались того не делать.

— Сказано было в союз не вступать, так мы и не вступали, — возразил посол. — У нас же с ним чуть до войны не дошло, потому и пришлось перемирие заключать.

— Опять же с данью нелады. Мнится мне, что платить вы нашему царю не намерены, — продолжал дьяк.

— Намерены, — быстро произнес посол. — Просто сразу сделать это не в силах. Сами посудите, трудно собрать за три года то, что задолжали за пятьдесят. Но мы хотим мира и готовы, — он откашлялся и повысил голос, — готовы купить его любой ценой, — и заторопился, сглатывая от волнения окончания слов и путаясь в них: — Поверьте, что мы расплатимся, непременно расплатимся, в том числе и погасим все издержки.

— Неужто? — удивился Висковатый. — А ведь государь наш уже шесть десятков тысяч ефимков поистратил. И все отдадите?

— Все! — почти выкрикнул посол, вытер со лба обильную испарину и тут же жалобно, почти по-детски попросил: — Скостить бы немного, а?

— Изволь, — добродушно согласился вступивший в беседу Адашев, до того молча наблюдавший за Готхардом. — С каждого десятка рублевиков царь по доброте своей один простить может. Так что, будем писать уговор?