Подменыши

Он проснулся через несколько часов. Занимался холодный рассвет. Небо на востоке заголубело, словно кусок льда, пробивший чёрную плоть ночи и торчащий из раны. Дождь стих. Дрожа от холода, Сатир спустился на землю. Зубы его стучали, шею и плечи сводило. Он перевалил бессознательного водителя на место пассажира, пощупал пульс у Эльфа — слава Богу жив, и внутренне казня себя за промедление, не прогрев мотор, двинулся в сторону Москвы, до которой оставалось километров десять.

Квартира в полуподвале большого старого дома, которую Сатир снял незадолго до взрыва, превратилась в лазарет. Эльф и Белка выздоравливали медленно. Попеременно приходили в себя, слабыми голосами просили есть, стонали, жаловались на боль. Сатир спал урывками, по два-три часа, от постоянного недосыпания глаза его покраснели и постоянно чесались, словно запорошенные песком. Он уже не различал дни и ночи, тем более, что в грязное окно, едва-едва выходившее на поверхность земли, скудный ноябрьский свет почти не попадал. Когда на улицу опускалась темнота, Сатир выбирался в ближайший магазин за покупками. Перед этим он неизменно брился и чистил одежду, чтобы не привлекать внимание милиции. Недавние события заставляли быть осторожным.

В груде старья Сатир обнаружил торшер. По вечерам он включал его, под ним стелил себе постель из случайного тряпья, потом ложился и курил, выпуская дым вверх. Глядел, как тот скапливается под абажуром, струйками кружится вокруг лампочки и медленно просачивается наружу. Однажды проснувшийся Эльф застал его за этим занятием, понаблюдал немного и произнёс слабым голосом:

— Если долго смотреть на дым, то можно прийти к выводу, что всё на свете пустота и прах.

— Выздоравливаешь, — заметил Сатир, выпуская изо рта белёсые кольца.

— Почему ты так решил?

— Начинаешь городить чушь, как в старые добрые времена.

Сатир помолчал и добавил:

— Хотя, может, ты и прав. Почему бы всему на свете не оказаться пустотой и прахом?

— А ты, я смотрю, заболеваешь, — откликнулся Эльф.

— Может и так, может и так… — кивнул головой тот, не отрывая взгляда от колышущихся под колпаком абажура струек дыма, похожих на больные, обесцвеченные водоросли.

— Осталось выяснить одно: если раньше мы думали по-разному, а теперь стали приходить к одинаковым выводам, то кто из нас деградирует?

— А кто-нибудь обязательно должен деградировать?

— Обязательно, — сказал Эльф и добавил, — ладно, хватит болтать, Белку разбудим.

— Белка — это святое. Пусть спит.

— А я и не сплю вовсе, — раздался шепчущий голос. — Можете не стесняться.

— Мы с Сатиром тут решили, что всё прах и тлен, — сказал лежащий рядом с ней Эльф.

Белка вздохнула.

— Идиоты вы, братцы. Философия амёб. Если всё вокруг — ничто, идите с крыши бросьтесь или повесьтесь. К чему затягивать никому не нужное существование? Хотя нет, это, наверное, больно. Купите героина и устройте себе передозировку. Умрёте счастливыми. Да и в гробах будете неплохо смотреться. Ни тебе разбитых голов, ни следа от верёвки на шее. Красота!

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь лёгких похрипыванием, раздающимся из Беличьего горла.

— Или всё-таки что-то удерживает вас? Какой-то смысл в жизни вы видите? Ну, или подозреваете хотя бы, что он есть.

Снова тишина.

— Ну так что, кто идёт за героином? — сказала Белка.

Сатир бесшумно выпустил вверх новую струю дыма:

— Вот так — просто и доходчиво Белка вернула нас на путь истинный. Ладно, покоптим ещё немного.

— Сатир, — просипела Белка.

— Что?

— И сигареты себе другие купи. Воняют.

— Хорошо, это всё на сегодня?

— Нет, не всё. Молока с мёдом мне вскипяти, горло болит.

— И мне молока, — подал голос Эльф, — только без мёда.

— Эльфу обязательно с мёдом, — сказала Белка. — Не слушай его.

— С чего это? Не люблю я мёд и не буду.

— Эльф не капризничай, уши надеру.

Эльф под одеялом пнул Белку своей острой коленкой.

— Я тебе сам уши надеру. Тоже мне, монголо-татарское иго.

Та в ответ ущипнула его за бок.

— Ой-йо! — тихо завыл Эльф

— «Ой-йо» — это ЧайФ, — спокойно заметил Сатир.

— Никогда не любила ЧайФ. Мне всегда в них чего-то не хватало. Чего-то настоящего. Крови, что ли. Такой живой, бьющей кровушки, — сказала Белка и зашлась сухим царапающим кашлем. — Ну, так что? Будет молоко? — спросила она, немного успокоив горло и отваливаясь на подушку.

— Будет, всё вам будет, — ответил Сатир поднимаясь. — Как говорили древние, если долго сидеть у реки, то когда-нибудь она принесёт…

— Трупы наших врагов? — попробовал закончить Эльф, злобно поглядывая на Белку.

— Нет, стаканы с молоком и мёдом.

— Но мне надо без мёда, — напомнил Эльф.

— А вот без мёда река не принесёт, — жёстко ответил Сатир. — Всё. Так говорил Заратустра.

Белка победно посмотрела на недовольного соседа по больничной койке.

— Правильно говорить не Заратустра, а Заратуштра, — буркнул Эльф, отворачиваясь к стене.

— Нет, определённо выздоравливают, — сказал сам себе Сатир и впервые за последние несколько недель почувствовал радость.

Нет ничего облегчающего жизнь сильнее, чем известие о том, что те, кого ты считаешь своими, будут жить.