Подменыши

— Вот, — сказал он, очерчивая рукой затопленные зернистым светом пространства мегаполиса, — здесь интересно пить.

Белка и Эльф прошлись по периметру здания, посмотрели по сторонам и согласно кивнули.

— Действительно хорошо. Парим над городом, как судьи небесные. Замечательное место.

— Да что вы? — делано изумился Сатир, вставляя в принесённый с собой магнитофон кассету с саундтреком из «Прирождённых убийц». Потом снял куртку и укрыл ею аппарат от дождя. — Угодил? Приятно слышать. Тогда, в качестве награды, может быть, мне подарят маленькое танго на крыше?

И не дожидаясь ответа, он схватил Белку и, тихо подвывая Коэновской «Waiting for a Miracle», повёл её меж натянутых проводов, антенн и надстроек. Серафима охотно позволила увлечь себя. Они хорошо смотрелись вместе. Эльф следил за ними не в силах оторваться. Ни Сатир, ни Белка, никогда не учились танцевать, но природное владение телом и великолепное ощущение друг друга легко заменили им опыт. Их танец лишь отдалённо напоминал латиноамериканское танго, но так было со всем, что они делали. Всё, чем бы они ни занимались, превращалось в живое сиюминутное творчество. Они на ходу выдумывали новые движения, расходились, потом медленно сближались, мимоходом касались один другого кончиками пальцев и снова расходились. Затем вдруг возвращались и кидались, друг на друга, как изголодавшиеся влюблённые, сплетались руками и губами, тонули в омутах глаз. Когда же пытались расстаться, оказывалось, что их волосы — отросшая звериная шерсть Сатира и тонкие иглы Серафимы — переплелись, словно тропические лианы и не дают своим хозяевам оторваться друг от друга.

— Господи, — думал Эльф, — какие же они красивые! Смертельно красивые.

А они кружили по крыше, подходили к самому краю и обнимались над пропастью. Потом, вдруг, вздрагивали и, оттолкнувшись, разлетались в разные стороны, словно получив смертельное оскорбление. На секунду всё замирало, казалось, даже капли дождя останавливались в воздухе, но проходило мгновение и кружение начиналось снова, то на расстоянии взмаха ресниц друг от друга, то словно бы в разных вселенных, то в ледяном покое и равнодушии, то в тигриной ярости и неистовстве.

В небе над ними неслись чёрные, похожие на бесконечное стадо бизонов, тучи, а ещё выше, невидимая с земли, сияла яркая, будто отлитая из таинственного небесного золота, луна.

Коэн прохрипел последние слова и музыка стихла. Танцоры остановились. Прерывисто дыша, они с трудом с трудом оторвали взгляд друг от друга и подошли к Эльфу. Открыли по бутылке портвейна. Вино потекло по вздрагивающим пальцам.

— Чтобы в нас никогда не закралось сомнение в том, что перед нами лежат великие пространства! — кинула тост Белка, сквозь порывистый, бьющий весенний ветер.

Они выпили. Эльф неожиданно сник, застегнул молнию на своей ветровке до самого подбородка и спросил, ни к кому особенно не обращаясь:

— А вы что, правда, видите перед собой великие пространства. Я, например, не вижу. И уже довольно давно. Я не знаю, как мы будем жить дальше. Чем мы будем жить дальше? Белка Будет петь, а мы слушать и пить за её счёт? И так всю жизнь?

— Ты считаешь, что я зарабатываю эти деньги как-то нечестно? Или я тебе настолько неприятна, что ты отказываешься что-то брать у меня? — усмехаясь спросила Серафима.

— Нет, конечно. Я говорю о каком-то движении. Каком-то свете в окошке. Чего нам желать? К чему стремиться? Я, по-моему, больше ни во что не верю. Раньше я жил тихо и спокойно. Что-то зарабатывал, что-то тратил. Читал какие-то книги, из которых ничего не выносил, никаких выводов не делал. И, по большому счёту всё мне было всё равно. А потом я связался с вами и увидел, что есть другая жизнь. Не та, моя «чуть тёплая», а настоящая, шершавая, жестокая. В запёкшейся крови, которая непонятно откуда взялась — то ли убили кого, то ли кто родился. У меня будто глаза открылись, что ли. Словно я всю жизнь проходил в тёмных очках, а теперь они разбились и свет выжигает мне глаза.

Он замолчал, вздохнул и продолжил:

— И сколько я ни смотрю вокруг, мне кажется, что всем в этом мире руководят глупость и жадность. Какие-то беспредельные глупость и жадность. А сам мир, разлагаясь на глазах, стремительно катится к Армагеддону.

— А нами что по-твоему руководит, глупость или жадность? — поинтересовалась Белка.

— Вами что-то другое руководит, — ответил Эльф. — Вы, что называется, не от мира сего. Из какой-то другой сказки. Потому-то я, наверное, и увязался за вами.

— Зря ты так, — сказал Сатир, встряхивая свою бутылку, чтобы определить, сколько в ней ещё осталось. — Нельзя разочаровываться в жизни.

— Ну, конечно… — отмахнулся Эльф. — И что ж ты мне посоветуешь?

— А что тут советовать? — пожимая плечами, проговорил Сатир. — Например, можно повисеть, вцепившись в край крыши. Двадцать четыре этажа — хорошая высота. Хорошо прочищает мозги.

— Ты это серьёзно? — спросила Белка.

— Вполне.

— Ты сдурел? А вдруг, у Эльфа рука сорвётся? И что тогда?