Подметный манифест

Обер-полицмейстер едва ли не на пальцах принялся считать количество тех, кто нуждался в экипажах, включая раненого в ногу Ушакова и Захара Иванова, который прискакал сюда верхом, но после неудачного падения с театральной лестницы в седло садиться отказывался. У него уж образовалось было какое-то окончательное число, и вдруг он вспомнил, что не посчитал самого главного участника событий - самого себя…

Архаров расхохотался.

- Недоросля! Вернуть! - сквозь смех приказал он.

И то - нелепо, чтобы Вельяминов добирался домой один в роскошном экипаже, а обер-полицмейстер - в компании Шварцевых кнутобойцев. Опять же, Дунька, которую неплохо бы сдать с рук на руки ее покровителю. Ибо служба отечеству может ей выйти боком - не найдя ее дома и допросив прислугу, господин Захаров может и лишить девку своей благосклонности.

Театральный разъезд знатных особ походил на повальное бегство - никто не ждал на крыльце, пока выкрикнут его карету, пока она подъедет по плавной и широкой дуге, дамы и господа сами побежали в аллею рассаживаться и подняли там немалый шум - экипажи при выезде мешали друг другу, пугались кони, ругались и едва ли не бились на кнутах кучера. Архаров глядел вслед быстроногому Никишке, побежавшему звать недоросля, и вдруг понял, что никуда отсюда не поедет - хоть за ним пришли ту карету, в коей государыню везли на коронацию.

Он перестал слышать гомон, перестал слышать и голоса архаровцев. Он просто стоял - сам с собой, вне суеты, как иногда стоит победитель, даже не пытаясь осознать свои труды, а просто дыша и глядя вперед бессмысленно.

Правая рука сжалась в кулак - ей недоставало эфеса офицерской шпаги. Глаза прищурились - день, уже катившийся к вечеру, был избыточно ярок.

И если бы кто сказал Архарову, что он-де перенесся в минувшее, в ночь, в ховринский особняк, где в трех шагах от мародеров, ведомых к расстрелу, клавикорды вызванивают Моцарта, он бы даже не понял, к чему это, для чего слова.

Он стоял, не ощущая решительно ничего, и только закаменел правый кулак, только глаза, избегая света, прищурились, а голова клонилась все ниже и ниже. А как еще прикажете стоять победителю? Именно так - потому что впереди прорва малоприятных, но неотложных дел.

* * *

У дома Волконского, как всегда, народу была труба нетолченая, и Архаров даже порадовался, что велел привести для себя с Пречистенки Фетиду, а для Левушки - Агата. Они без затруднений подъехали к крыльцу.

- Глянь, Николаша, пожар! - Левушка указал на окна, в коих отразился закат.

- Сплюнь, - хмуро посоветовал Архаров. - Ч-черт, примет кто-нибудь лошадей? Или на крыльцо верхом взъезжать?

Однако нашлось кому кинуть поводья, и они вошли в сени, поднялись в гостиную.

Там навстречу Архарову с Левушкой вышел отнюдь не князь, а невысокий, хрупкого сложения, стремительный офицер с тем особенным чуть рассеянным взглядом, который обер-полицмейстер вспомнил сразу.

- Александр Васильевич, наконец-то! - воскликнул он.

- Помогай Бог, Николай Петрович, - отвечал Суворов, обнимая его. - И тебе, сударь. Что ж не в мундире?

- Он и в парижском кафтане исправно служит, - вступился за Левушку Архаров. - Откуда, надолго ли?

- Может, дождусь тут графа Панина, а может, и без него к Михельсону поеду. Мне приказ вышел - самозванца воевать. Турку-то и без меня почитай что одолели. Стало быть, есть кого двигать против маркиза Пугачева - полки, поди, уж в дорогу подымаются…

- Его сиятельство умолял государыню усилить полками Москву, нам тут впору уже дьячков и просвирен ставить под ружье, - пошутил Архаров, искренне радуясь встрече.

- Ты, сударь, не знаешь еще, а сегодня письма получены, сама государыня, осознав опасность, собиралась вам на помощь из Петербурга скакать!

- Государыня? - переспросил Левушка.

- Велик Господь - обошлось, отговорили. А ведь прискакала бы. Сказывали, она однажды так выразиться изволила: я-де, родись я мужчиной, и до полковника не дослужилась бы, а из-за любви своей к риску сгинула в чине поручика.

- И я про это слыхал, - вставил Левушка.

Тут из кабинета вышел Волконский.

- Извольте радоваться, господин Архаров - пишут, полк донского старшины Платова стоит под ружьем, ждет, пока наверху соблаговолят хоть что-то решить. А мы тут - как на ладони, бери нас голыми руками!

- Что разведка? - спросил Архаров.

- Разъезды на одни лишь следы самозванца натыкаются, да следы-то - со всех сторон… Ты, сударь, с известиями?

- Да, - сказал обер-полицмейстер. - Сегодня утром люди мои взяли склад с амуницией едва ли не посреди Москвы. И потом предотвратили некоторое возмущение, виновники взяты под стражу.

Подробнее докладывать он пока не стал - не потому, что иссякло вдруг доверие к Суворову, а просто не составил еще разумного и правильного доклада. Не рапортовать же, что ворвался в театр, где силами крепостных неведомого помещика была поставлена перекроенная сумароковская трагедия, и повязал публику, сидевшую в креслах. Тут следовало начинать с самых истоков преступного замысла, а истоков-то пока и не было - из всех заговорщиков один лишь князь Горелов сидел под замком.