Подметный манифест

А приятели-архаровцы как-то так устраивались, что он об их амурных похождениях не знал. А вернее - даже когда при нем о чем-то таком говорили, он не придавал значения. Или же вовсе уходил подальше - не хотел про грехи слушать…

Однако нужда научит! Он огляделся вокруг себя и увидел, что из всех архаровцев наиболее уважаем женским полом Демка. Росту среднего, в плечах не широк, скорее узковат, белобрыс, остронос - а было в нем нечто, огонек такой в нем горел, что ли, и девки, как мотыльки, на тот огонек летели. У красивого Федьки такого успеха не наблюдалось, хуже того - как раз Федька в своих исканиях чаще всего напарывался на решительный отказ, а в последнее время вовсе затосковал.

Словом, повел Устин Демку в «Татьянку» и за столом задал ему все свои вопросы. Имен не называл - не в них же дело.

- Коли девка норовистая, это хорошо, - сказал Демка. - Такая сильнее привяжется. Тебе ведь на ней жениться охота?

Устин молча кивнул. Подлинной охоты не было, но иначе Демка, очевидно, не стал бы продолжать.

- Говоришь, горничная у ней? Ну так с горничной и начинай! Пряники ей носи, косыночку подари, перстенек. И чтобы тебе все про хозяйку докладывала. Знать правду - это уже половина дела. А как узнаешь, кто у твоей зазнобы на примете, да как у них сговорено, да чего ей надобно, приходи, чего-нибудь придумаем. Горничную прикормить - первое дело! Она, когда надобно, словечко за тебя замолвит. Тут словечко, там словечко - глядишь, девка уже не в сторону, а на тебя поглядывает.

Устин покорно взялся следовать советам. А это оказалось немалой морокой: как тот же пряник вручить, посреди улицы, что ли? Опять спросил у Демки, и тот подтвердил: да, подстереги на улице, пойди следом, отзови в сторонку, да ненадолго - хорошая девка не станет на улице длинных разговоров с мужским полом заводить. Купидонова наука давалась Устину с большим трудом - впору хоть тому же Демке деньги платить, чтобы он Агашку прикармливал!

Наконец удалось и раз, и другой потолковать с Агашкой в переулочке.

Ловкая горничная прекрасно понимала, что этот махатель не опасен, да и пожалела его: надо же, угораздило в Дуньку влюбиться! Потому и сказала правду: у Дуньки театр на уме, и сожитель господин Захаров не против, чтобы играла роли, и даже много смеялся, воображая вслух, как Дунька будет блистать в Санкт-Петербурге. То есть, сделала все, чтобы Устина от Дуньки отвадить. Ради его же блага!

От слова «театр» Устин совсем расстроился. Жить с мужчиной без венца - и то уже скверно, великий грех, а театр - вообще геенна огненная!

Но тем более Дунька нуждалась в его помощи, и он стал расспрашивать, что за театр такой. Агашка сама тольком не знала, вспомнила только, что зовет хозяйку играть роли некая госпожа Тарантеева, у которой Дунька прежде служила, пока господин Захаров ее до себя не возвысил.

Устин, помолясь, пошел было к Дуньке - объяснять, что театр ее совсем погубит. Дунька же в тот день была глубоко несчастна. Она купила себе у Лелуарши браслет с уверениями, что он такой - один на всю Москву. И могла бы до весны почитать себя счастливой - зимой браслетов напоказ не выставляют, холодно. Однако сожитель затеял в амурном гнездышке очередной прием для своих немолодых приятелей с их мартонами. Тут и оказалось, что у трех красавиц - совершенно одинаковые браслеты, было от чего прийти в отчаяние. Дунька вздумала было наутро вернуть покупку хитрой француженке, послала Агашку в лавку, Лелуарша отказалась возвращать деньги - словом, хоть дари со злости обнову горничной!

А тут еще в сенях толчется впущенный по неопытности новым привратником Петрушкой полицейский проповедник!

Дунька выбежала к Устину в одной нижней юбке и накидке-»андриенне», в помятом чепчике набекрень, велела возвращаться на Лубянку да впредь сюда не жаловать. А о своей душе она уж как-нибудь сама позаботится! Попросит сожителя - хоть каждый день в соседнем Николаевском храме, что близ Ильинских ворот, о спасении ее души батальон старух молиться станет! Сие несложно - были бы деньги. А на театре играть будет, хоть вся Москва от злобы тресни!

Устин, не успев про грешный театр и слова молвить, выскочил, как ошпаренный.

Он встал у дверей, соображая, как же теперь быть. Проповедь, которую он составил примерно так же, как составлял свои проповеди отец Киприан, оказалась бесполезна. Демкины поучения оказались ни к селу, ни к городу. Слова, данного священнику, он не сдержал…

Все было плохо.

Устин вспомнил, для чего его отпустили из полицейской конторы, - он должен был добежать до Солянки и записать показания по делу о покраже восьми пар сапог. Приказчик, которого следовало допросить, не мог прийти в полицейскую контору - в драке с вором он повредил ногу, и потому его рассказ перемежался простой, но весьма злобной срамной руганью. Устин краснел, но терпел.

Записав то немногое, что нечаянно проскочило сквозь тупую матерщину, Устин отправился обратно, думая по дороге, как он жалок и грешен, недостоин благодати и неспособен сотворить доброе дело. Ноги несли его, несли - и он опомнился от столкновения с конской мордой.