Поднебесная

Ворота для Тая были открыты: не только символически, как в стихотворении, но и настоящие ворота, массивные и пугающие, освещенные светом факелов и фонарей.

Он никогда еще этого не делал: не въезжал в город после наступления темноты.

Если ты приближался к Синаню к конце дня, то находил гостиницу или фермерский дом с сараем (если ты студент, экономящий деньги) и прислушивался к долгой церемонии боя барабанов и запирания ворот снаружи. Потом ты въезжал в него утром, окруженный двухмиллионной базарной толпой, в хаосе следующего дня.

А теперь – нет. Теперь ворота только что широко распахнулись, четыре стражника Золотой Птицы даже поехали вместе с ними, чтобы избавить от необходимости предъявлять свой свиток на всем пути внутри города.

Улицы были пугающе тихими. Тай знал, что на улицах и в переулках некоторых кварталов должна кипеть бурная, жестокая жизнь даже в такое время. Но только не на главной дороге. Они повернули на восток сразу же за воротами и поехали мимо обширного дворцового комплекса, пока не свернули на юг по центральному проспекту. По самой широкой улице в мире, идущей от Да-Мина к южным воротам, прямой, как добродетельная мечта.

В ту последнюю ночь Капель прижала пальцы к его губам, чтобы он перестал умничать, вспомнил Тай. Когда-то он был человеком, который гордился своим умом. Он вспомнил ее аромат, ее ладонь на своем лице. Вспомнил, как поцеловал эту ладонь…

Тай огляделся по сторонам. Он раньше этого тоже никогда не делал: не ехал верхом прямо по центральному проспекту после наступления темноты. Ему не понравилось ехать посредине широкой улицы. Казалось, что он предъявляет какие-то права, требует чего-то. Это не так. Ему хотелось бы потребовать чашку вина в павильоне Лунного Света, если бы Капель все еще была там…

– Пожалуйста, поедем ближе к обочине, – тихо сказал он Сун. – Здесь мы слишком похожи на процессию.

Она быстро взглянула на него. Они находились недалеко от очередного сторожевого поста, где горели фонари. Тай увидел в ее глазах озабоченность, потом они выехали из освещенного пространства, и он перестал видеть ее лицо. Сун дернула поводья своего коня, поехала вперед и заговорила с человеком, который возглавлял их отряд. Они начали понемногу сдвигаться к юго-востоку через широкое, открытое пространство, потом поехали по дороге ближе к краю.

На улицах было совсем немного людей, и ни одной такой большой группы, как у них. Те, кто находился на противоположной стороне, западнее, так далеко, что почти неразличимы. Через определенные промежутки на всем протяжении по центру дороги стояли посты стражников, на крупных перекрестках – большие. Тай заметил паланкин, который несли на север. Носильщики остановились, когда проезжал их отряд. Рука отодвинула занавеску, чтобы посмотреть, кто они. Мелькнуло женское лицо.

Они ехали дальше – десять каньлиньских воинов, четыре стражника Золотой Птицы и второй сын генерала Шэнь Гао, – по главному проспекту Синаня, под звездами.

Но все путешествия заканчиваются, так или иначе. Они подъехали к воротам пятьдесят седьмого квартала.

* * *

Он родился на юге, за Большой рекой, в краях, где знали тигров и слышали пронзительные крики гиббонов. Многие поколения его предков, больше, чем они могли сосчитать, трудились на ферме. Он сам – его звали Пэй Цинь – был самым младшим из семи детей, маленьким и умным.

Когда ему было шесть лет, отец отвез его к помощнику управляющего одного из поместий семьи Вэнь. Существовало три ветви этого семейства, и им принадлежала большая часть окружающих земель (а также рис и соль). Они всегда нуждались в способных слугах, которых можно обучить. Управляющий взял Циня, чтобы обучить и воспитать. Это случилось тридцать семь лет назад.

Он стал скромным, пользующимся доверием слугой дома. Когда старший сын семьи решил уехать в Синань и жить при дворе, меньше четырех лет назад, (наблюдая за поразительным взлетом своей юной кузины), Цинь был одним из слуг, которых он взял с собой на север, чтобы помогать отбирать и обучать тех, кого они возьмут на службу в столице.

Цинь занимался этим умело и незаметно. Он был тихим ребенком и не изменился с годами. Он так и не женился. Был одним из трех слуг, которым доверяли выкладывать одежду для хозяина, готовить комнаты, подогревать вино или чай. Если бы его спросили, в любой момент, он бы сказал, что ведет привилегированную жизнь, так как знал, в каких условиях живут его братья и сестры среди риса и соли.

Однажды вечером – плохим вечером, так уж распорядились небеса, – его отвлекло присутствие в имении десятка девушек из квартала удовольствий, за которыми не присматривали должным образом. Их наряжали в костюмы для представления, которое Чжоу устраивал на озере. (Озеро тогда было новым.)

Услышав их несдержанный смех, забеспокоившись, присматривает ли кто-нибудь за ними, Цинь слишком сильно подогрел вечернее вино для хозяина.

Очевидно, вино обожгло Вэнь Чжоу язык.

Тридцать пять лет, прожитых в этой семье, ничего не значили, думал потом Цинь. Десятки лет службы значили еще меньше.