Подняться на башню

Он нервно прошелся по комнате, не замечая ничего вокруг. Потертый, но все еще пушистый самарагдский ковер мягко пружинил под его ногами.

— Но, дорогой, — возразила Симону его жена, рыжеволосая толстушка Карин, — зачем так переживать? Ты же сам хотел избавиться от Акины.

Не поднимая глаз от вышивания, она поймала метавшегося мужа за руку и силой усадила рядом с собой. Младший сын покойного герцога вздохнул и принялся грызть ногти.

— Хотел! Именно! И не только хотел, но и предпринимал некоторые конкретные шаги! И эти шаги, если ты помнишь, ни к чему не привели.

Карин пожала плечами и десятком аккуратных стежков наметила контур будущего лепестка.

— Твоему брату повезло больше, чем тебе, только и всего. Кстати, как это произошло?

Симон подал ей донесение, снова вскочил и устроился на подоконнике. Его продолговатое благородное лицо выражало крайнее беспокойство.

— Они пытаются это представить как несчастный случай. — Карин подняла голову от пергамента и усмехнулась. — А ведь Пронт далеко не такой законченный кретин, как мы себе представляли. Подослать к старому герцогу ловкого колдуна-убийцу, замаскированного под деревенского юродивого, а самому оставаться в стороне — весьма тонкий ход для безмозглого рубаки.

Симон презрительно фыркнул.

— Тонкий ход! — произнес он поднимаясь. — Можно подумать, эта уловка кого-то обманула!

Остановившись возле массивного подсвечника, он подправил фитили и полез в карман за спичками.

— Проклятая лачуга! — проворчал сьер себе под нос. — Здесь даже днем темно!

Шелковый лепесток гладко запунцовел. Мастерица поменяла иголку и добавила несколько желтых штрихов.

— Обманет, будь уверен. Помяни мое слово, он еще и на костре сожжет этого своего засланца. Чтобы от себя подозрения отвести.

— Не слишком ли сложная интрига для простака Пронта? — нахмурился Симон.

Карин отложила рукоделие и с беспокойством посмотрела на мужа.

— Возможно, мы его недооценивали? Все-таки он твой брат и сын Акины Убарского — должен же в нем проявляться семейный ум?

— До сих пор, во всяком случае, он успешно скрывал тот факт, что в голове у него есть что-то, кроме мыслей о выпивке, закуске и округлых женских задах.

— В том и проявлялась его политическая дальновидность. Он обвел нас вокруг пальца, — заметила Карин. — Что ж, Пронт теперь герцог, и вовсе не глупый герцог. С этим нельзя не считаться.

— Предлагаешь как можно скорее осадить замок Убарис? — Симон вытащил из кармана трубку и стал ее сосредоточенно набивать. — Но шансы на победу невелики: добряк Пронт явно готов к любым неожиданностям с нашей стороны.

Карин аккуратно смотала нитки, наколола иголку на подушечку. Потом достала из шкатулки гребень и несколько раз провела им по волосам.

— Но когда войско принесет присягу новому сеньору, будет еще хуже, — проговорила она. — Нам следует приказать сторонникам в замке сеять слухи о том, что это Пронт убил герцога Акину. И поддерживать легенду о незаконном происхождении нового Убарского властителя.

Симон задумчиво кивнул. Мысленно он уже раздавал поручения подчиненным и выстраивал план дальнейших действий.

— Милая, ты не могла бы позвать сюда полковника Истахиса? Надо поскорее обсудить план грядущей кампании. Ты совершенно права, время не терпит.

Довольно улыбаясь, Карин поспешила выполнить поручение мужа. Возможно, уже через несколько дней она покинет холодный и неуютный охотничий домик и поселится в великолепных покоях замка Убарис, будет нежиться в теплой ванне с ароматическими маслами, гулять в саду, примерять фамильные драгоценности. Ради герцогской короны стоило рискнуть многим, очень многим.

— Это наш шанс, — прошептала Карин, воинственно сжимая пухлые кулачки, — и, наверное, единственный шанс.

— Это наш единственный шанс! — истерически взвизгнул писарь Епат Дорука, откидывая со лба липкие пряди волос. — Единственный шанс сбросить с себя цепи рабства и непосильного каторжного труда!

Он стоял на сколоченном наспех помосте в центре Васильковой, а внизу колыхалось целое море непокрытых крестьянских голов. Возле окружной школы столпилось все население окрестных деревень, за исключением хворых и немощных стариков.

— Братья! Доколе ж терпеть муки? Мы возделываем землю, пашем, сеем, собираем урожай! Следим за скотиной, растим овощи! Мы работаем от зари до позднего вечера не покладая рук, не имея времени на отдых и сон.

А что мы имеем взамен? Черствую неблагодарность! Угнетение! Нас душат! Епат драматически вцепился руками в свою тощую шею. — Нас душат податями, десятинами и оброками. Все лучшее мы отдаем им, вельможам, а сами прозябаем в нищете, грязи и убожестве! Сеньоры в замке утопают в роскоши, а наши дети голодают!