Поднятые до абсолюта (СИ)

— Заметно. Сядь, — отец кивнул в кресло, стоявшее возле письменного стола.

Зимич развернул кресло так, чтобы прямо смотреть отцу в глаза, и сел, расправив плечи.

— Может быть, охотники научили тебя жить своим трудом? — Отец принял вызов, откинулся на спинку кресла и прошил Зимича насмешливым взглядом.

— Охотники не профессора университета. Они ничему не учат, они просто живут.

— Да, кстати, об университете! — Отец подался вперед. — Я правильно понял, что ты не закончил обучения и не собираешься его заканчивать?

— Подумай, кем я буду, если к степени бакалавра добавлю еще и магистра.

— А кем ты будешь, имея степень бакалавра? Охотником? Разбойником? Бродягой?

— Я буду сказочником. — Зимич улыбнулся своим мыслям.

— Превосходно! — Отец снова откинулся назад с презрительной усмешкой. — Большей глупости я и предположить не мог. Надеешься на мои деньги?

— Если ты считаешь, что я тебя объем, мне ничего не стоит завтра уйти.

— Не надо брать меня на испуг. Раз ты явился сюда, значит, тебе что-то нужно от этого дома.

— А тебе не приходило в голову, что я просто соскучился? По маме, по тебе, по Ивенке? Я заглянул сюда по дороге. — Зимич лгал, от горечи скривив лицо. — Но я не думал, что в родной дом меня пустят лишь переночевать и попрекнут куском хлеба.

— Не передергивай. Хлеба мне, разумеется, не жалко. Я думаю о твоем будущем, о твоей карьере, от которой ты так не вовремя отказался из-за глупых шашней и беспутной жизни. Ты отлично знаешь, что род Огненной Лисицы чахнет, что моих денег не хватит на то, чтобы ты и твои наследники могли жить безбедно. И твое легкомыслие меня раздражает, потому что ты привык полагаться на кого угодно, только не на себя.

— Я не хочу карьеры магистра. Я хочу быть сказочником.

— Мне кажется, я говорю с десятилетним ребенком, а не со взрослым мужчиной. Каким сказочником? Ты хоть немного думаешь о том, что говоришь? — Отец подался вперед и положил кулаки на стол. — Слушай меня внимательно. Сейчас еще не поздно все изменить. У меня остались кое-какие связи, и тебе необязательно делать карьеру ученого, можно найти доходную должность на государевой службе. Университет в последнее время не в чести; может быть, и к лучшему, что ты его оставил. В Млчане грядут перемены, власть нуждается в защите…

— Я не собираюсь на государеву службу, — оборвал его Зимич. — И… у меня есть некоторые дела помимо собственной карьеры.

Он подумал было, не рассказать ли отцу об Айде Очене, — несмотря на противостояние, Зимич в чем-то уважал отца, его опыт и знания.

— Да ну? Некоторые дела? — передразнил тот.

— Зимуш, — в комнату заглянула мама, — может быть, вы поговорите потом? Стойко устал с дороги, ему надо вымыться и переодеться к ужину, пока в котле вода не остыла…

— И побриться ему тоже не мешает… — проворчал отец и кивнул Зимичу: — Иди. Поговорим за ужином.

Батистовая рубаха приятно холодила тело — Зимич отвык от хорошего нижнего белья. В доме было тепло, даже жарко, но атласный жилет после засаленных меховых безрукавок скорей смутил, чем обрадовал. Узкие штаны темно-фиолетового бархата налезли на него с трудом, зато широкий пояс лег на талию красиво, не чета пеньковой веревке. Когда-то Зимич следил за модой — но модой школяров и студентов, одевавшихся вызывающе просто, не в пример городской знати. Четыре года назад в моде был фиолетовый цвет, штаны в обтяжку и суконные куртки с высокими воротниками. Куртку мама не принесла.

— Ах, какой вы теперь красивый, Стойко-сын-Зимич! — восхищенно шепнула вошедшая в умывальную Данка. — Прямо как царевич!

Зимич смерил девчонку взглядом: хороша она была, и не столь юна, как Стёжка.

— А кто мне рожу расцарапал? — спросил он угрюмо.

— Так я же не знала, что это вы… А я вот сейчас ромашкой промою, хотите? Чтобы заразы не случилось.

Зимич неопределенно пожал плечами, и Данка выскочила из умывальной в кухню, чтобы через минуту вернуться.

— Я потихоньку, вы не бойтесь… — Она намочила платочек темно-коричневым настоем, и Зимич едва не расхохотался над ее словами. Теплое дыхание коснулось лица — Данка приоткрыла губы то ли от волнения, то ли от старательности. Темно-розовые пухлые губы… Лиф серенького платья был зашнурован так туго, что грудь едва не выпадала из широкого выреза. А ведь порядочной девушке следовало прятать ее под нижнюю рубаху…

— Не больно? — пискнула она чересчур нежно, как бы невзначай опустив левую руку ему на плечо.