Поднятые по тревоге

К вечеру Петрова прибыла. Она оказалась худенькой, седой, но еще крепкой с виду женщиной, с простым, морщинистым, рябоватым лицом. На ней были изрядно засаленные ватные брюки и солдатская гимнастерка, которую украшали два ордена Красного Знамени, орден Отечественной войны и два ордена Славы. Быстрые уверенные движения Петровой никак не соответствовали ее возрасту: чувствовалось, что в молодости она была спортсменкой.

— Это верно, что вы уничтожили больше ста гитлеровцев? — спросил я.

Петрова подтвердила: да, на ее счету 107 фашистов. Кроме того, она обучила снайперскому делу около четырехсот солдат.

— А как вы попали в армию? Как стали снайпером?

Вначале Петрова заметно смущалась, но потом разговорилась.

— На фронт пошла добровольно. Не хотели брать, но я настояла, рассказывала Нина Павловна. — Я работала перед войной инструктором Осоавиахима в Ленинграде, была капитаном женской хоккейной команды, участвовала в трехкилометровых заплывах, увлекалась лыжами, стрельбой, баскетболом.

Оказалось, что два сына и дочь Нины Павловны тоже на фронте. Сама она воюет с зимы 1941 года, все время на передовой, но ни разу не была ранена.

— Знаете, товарищ генерал, если бы мне кто раньше сказал, что я в мои годы смогу так много ходить пешком с полной выкладкой, я бы не поверила! Посчитала бы за шутку! Но вот, оказывается, хожу и ничего. Здоровье у меня крепкое. Иной раз по нескольку дней приходится лежать в болоте, в грязи. И не болею. Вообще никогда не простужалась.

Я предложил Петровой пообедать у меня. За столом беседа продолжалась. От рюмки водки Нина Павловна отказалась:

— Не пью…

— Солдаты вас не обижают?

— Что вы, товарищ генерал! Они меня мамашей зовут, относятся с уважением. — Петрова усмехнулась и добавила: — Сказать откровенно, меня сам ротный немного побаивается. Молод он еще, в сыновья мне годится, ему всего двадцать три года.

— Нина Павловна, я прикажу, чтобы вам выдали новое обмундирование. И пусть подгонят его в здешней мастерской военторга.

— Зачем? — Петрова равнодушно пожала плечами. — Щеголять я стара, а ползать по передовой мне и в этих брюках удобно. Привыкла к ним. Вот новую винтовку я бы не возражала получить. У моей нарезы в канале ствола поистерлись.

Нине Павловне выдали снайперскую винтовку с оптическим прицелом. На прикладе укрепили золоченую пластинку с надписью «Старшине Н. П. Петровой от командующего армией». Кроме того, я наградил отважную патриотку часами.

Почти через всю войну прошла эта смелая женщина и оставалась невредимой. А вот теперь, когда победа была так близка, шальная пуля сразила ее…

От Штеттина соединения армии направились на Анклам — довольно крупный город и важный узел дорог. Двигались быстро. Часто приходилось менять командный пункт армии. Однажды при очередном переезде на узкой улице какой-то деревни моя машина вынуждена была остановиться. Дорогу преградило несколько танков. По огородам проехать нельзя — земля под ярким, весенним солнцем оттаяла и размякла.

У танков — никого.

— Не иначе, спят танкисты или обедают, — сказал я адъютанту. — Какая возмутительная беспечность!

Я вылез из машины и направился к ближайшему дому с красной черепичной крышей. Из открытых окон его доносились голоса.

Миновав прихожую, оказался в просторной комнате. Посередине ее стояли два больших сдвинутых вместе стола, уставленных закусками и бутылками. За столами сидело человек двадцать танкистов в шинелях и бушлатах. Их покрасневшие лица и громкие голоса свидетельствовали о том, что обедают они уже давно.

Когда я вошел, кое-кто из присутствующих встал. На мое приветствие ответили вразброд, недружно. Разговоры сразу смолкли. Все смотрели выжидательно.

Случись это несколько месяцев назад, я бы крепко отругал их, может быть, даже отправил под арест. Но сейчас так поступить не мог.

Война кончалась, и все это чувствовали. У людей было приподнятое настроение от сознания скорой победы, близкой перспективы возвращения домой, встречи с родными и близкими. В такое время не хочется думать о предстоящем бое, о возможной смерти. А танкистам завтра предстояло брать Анклам, который гитлеровцы намеревались прочно удерживать. Правильно ли в таких условиях учинять разнос, наказывать солдат?

Я решил поступить иначе. Неторопливо, делая вид, что не замечаю настороженных взглядов танкистов, подошел к столу, спросил:

— За что пьете, товарищи?

— За победу, товарищ генерал!

— Что ж, за это и я с вами, пожалуй, выпью. Налейте-ка.

Мне подали наполненную рюмку. Все сразу почувствовали себя свободнее, поняли: командующий ругаться не будет.

Я поднял рюмку.

— Давайте, товарищи, выпьем за победу, которая близка, за сокрушительную силу наших последних ударов, за Родину!

Все встали. Мы чокнулись и выпили.

— Ну а теперь — по машинам! Будем добывать победу, за которую только что пили!

В тот же день «солдатский телеграф» разнес чуть ли не по всем частям, что командующий армией пил с танкистами за победу.

Не знаю, вероятно, я поступил неправильно. Но иногда бывают обстоятельства, когда приходится отойти от установленных форм взаимоотношений начальника с подчиненными.