Поднявший меч. Повесть о Джоне Брауне

— Плантаторы, чтобы сохранить собственность, будут продавать своих негров вниз по реке.

— Ну что же, и это неплохо, опять же мы окажемся нападающими, ведь мы насильственно отодвинем границы рабовладения.

Дуглас вздыхает. Он младше собеседника на семнадцать лет, но чувствует себя старшим, будто он скептик, поучающий юношу-энтузиаста. Может быть, старит двухвековой мучительный исторический опыт — опыт предков-рабов?

— На какие же реальные результаты вы рассчитываете? Добьемся ли мы успеха оттуда, из горных убежищ?

— А что такое «результат»? Что такое «успех», когда речь идет о свободе? Каковы результаты, каковы успехи аболиционистов?

— Вот посмотрите: «Бороться с рабством во всех его формах и проявлениях, выдвигать проекты раскрепощения негритянского народа, требовать единого мерила общественной морали для всех, способствовать нравственному и интеллектуальному прогрессу негритянского народа и ускорить день освобождения из неволи трех миллионов наших сограждан…»

Это из первого номера газеты «Северная звезда», которую Дуглас только что начал издавать.

Единое мерило общественной морали — у Брауна оно, видно, в крови — единое для всех. Но сколько таких белых в огромной Америке?

— Вот мое главное дело, вот во что я верю. Убеждать, разъяснять, воспитывать, готовить к освобождению от рабства умы и души. Чем больше мы сегодня потратим чернил, тем меньше прольется завтра крови. Я прихожу в редакцию на Буффало-стрит, а там уже очередь негров за моей газетой… Значит — нужна. Пожалуй, у меня в жизни еще не было большей радости… Во всяком случае, Браун, проект ваш очень серьезен, над ним — думать и думать.

— Для этого я и позвал вас.

Просидели до трех часов ночи, обсуждали план, спорили. Часто отвлекались.

После этой встречи Дуглас написал в своей газете, что у него было частное интервью с Брауном, это «белый джентльмен, однако он сочувствует чернокожим людям и так глубоко заинтересован в нашем деле, будто его собственная душа пронизана железными шинами рабства…».

Идея освобождения негров стала для Брауна единственной и выше жизни — своей и чужой. Браун необыкновенно привлекал Дугласа и немного пугал. С первой же встречи он почувствовал не только общность, но и различия. Хозяин пока различий не замечал. Ему важно только одно: его план Дугласу понравился. С оговорками, с возражениями, но понравился. Это Браун слышит хорошо: понравился. А оговорки, а возражения слышит, конечно, но глухо, стряхивает, не остаются.

Негр-единомышленник — как он искал, как он ждал такого. Не забитого. Не угнетенного. Без ошибок Самбо. Гордого. Готового сражаться. Нашел.

Дугласу слова Брауна очень приятны, тешат тщеславие. Но он не совсем убежден, тот ли он, кого ищет Браун?

«Хозяин дома — похоже, что он станет и моим хозяином» — это поздние дугласовские слова, но нечто подобное он испытал уже тогда. А видел он Брауна не на трибуне, не во главе войска — дома. Где обычно люди расслабляются. Но он и дома выглядел так же, как и везде. Главнокомандующий. Может, Браун и прав.

Уезжая, Дуглас напряженно спрашивал себя: что, Браун не ценит жизни? Не случайно он за Гарнета: «Лучше всем нам погибнуть!» Все или ничего.

Нет, не так. Ценит. Но по-другому. Я — негр, я готов посвятить свою жизнь освобождению негров, а он готов умереть ради этого. Да я и не могу сказать, что каждый мой час отдан только борьбе. Сидел на станции и глаз не мог оторвать от стройных этих ножек, из-под длинной юбки только щиколотки и видны, но прелесть какая! Браун не стал бы смотреть. И даже рассказать ему про это я не могу. Ну конечно, мне тридцать, а ему сорок семь лет, стар уже, но он и десять лет тому назад не стал бы. Уверен, что не стал бы.

Глава пятая Рабовладельцы наступают

1

Сегодня он не мог вспоминать о прошлом. Сегодня судят товарищей — Кука, Коппока, Копленда, Грина.

С горечью глядят друг на друга, Стивенс понимает без слов. Не выходя из камеры, не поднимаясь с койки, они слышат каждый звук: вот те собрались, вот их вывели из тюрьмы, солнышко — подняли они головы вверх или нет? Их ведут по улице, толпа зевак, теперь уже не доносятся крики: «Линчевать!» Устыдились или просто устали? Жаль, что путь так короток, так близко от тюрьмы до зала суда.

Вчера еще он уговаривал в письме родных: «…я вполне бодр, моя чистая совесть свидетельствует, что жил-то я все-таки не зря… Я верю, что… моя кровь, моя смерть подтвердят правду господню и правду человека и будут неизмеримо больше содействовать успеху того Дела, которому я посвятил себя, чем все, ранее сделанное мною в жизни. И я прошу вас всех спокойно и кротко с этим смириться и ни в коей мере не чувствовать себя униженными…»

А сегодня не может сесть за стол, трудно отвечать на письма. И часы тянутся сегодня медленнее, чем за все эти недели. Ждет. Чего он ждет? Нет ведь никаких сомнений в том, что всех тоже приговорят к виселице. А все-таки…

Дверь открылась. Вошел Эвис.

— Не помешаю, капитан?

— Вы не можете мне помешать. Вы только помогаете.