Поднявший меч. Повесть о Джоне Брауне

Френсис Уоткинс, рабыня из штата Индиана, писала Брауну: «Вы поколебали кровавую Бастилию, цикута растворена в победе, если ее подносят к губам Сократа».

Когда Браун увидел колонны солдат на улицах а на площадях Чарлстона — их было полторы тысячи, — он сказал:

— Не думал, что губернатор придает моей казни такое большое значение.

Губернатор Уайз, прокурор Хантер и судья Паркер с нетерпением ждали за прочными дверьми своих прочных домов, убежденные в своей правоте, в незыблемости отстаиваемых ими порядков.

В 1866 году на плантации бывшего губернатора Уайза в Ричмонде была открыта школа для негров. Преподавала в ней Энни Браун. Хозяину не разрешили войти в свой дом; на Юге еще стояли войска северян, была провозглашена реконструкция.

30 мая 1881 года отмечалась четырнадцатая годовщина Сторер-колледжа — негритянского колледжа в Харперс-Ферри. Речь о Джоне Брауне произнес Фредерик Дуглас.

Рядом с Дугласом сидел благообразный седой человек, бывший прокурор Виргинии Эндрью Хантер. Он поздравил Дугласа с прекрасной речью, пожал ему руку, пригласил к себе в Чарлстон и сказал, что, если бы генерал Ли был жив, он тоже пожал бы руку Дугласу.

Солдаты оттеснили толпу. В утренней тишине звучали топот, шарканье, тихий говор. Но ни одного громкого голоса, ни единого вскрика…

Браун подошел к телеге, на ней стоял гроб. Руки связаны за спиной. Шляпа, как всегда, надвинута низко на лоб. Его посадили на гроб рядом с шерифом. Впереди сели Эвис и гробовщик. Телегу сопровождали шесть отрядов милиции.

Месяц миновал. Утренние часы миновали. Дела сделаны. Теперь осталось доехать до площади — всего два с половиной квартала. Во многих окнах — люди, но есть и закрытые ставнями.

Лошади ступают медленно. До сих пор жизнь мчалась. Даже в тюрьме время двигалось быстро. А сейчас едва тащится. В одиннадцать утра телега подъехала к эшафоту…

Джон Браун поднял голову, он уже не замечал ни солдат, ни толпы, посмотрел поверх улиц на горы, на лес, на небо: как здесь красиво! Я никогда еще по-настоящему не видел этих мест.

Генри Торо говорил:

«Покажите мне человека, который проклинает Брауна, и спросите, знает ли он хоть одно прекрасное стихотворение… не говоря уже о поступках Брауна… Какое произведение создал за шесть недель этот сравнительно мало читавший и далекий от литературы человек! Где этот профессор словесности, или логики, или риторики, который так хорошо пишет? Браун в тюрьме создавал не историю мира, подобно Ралею, а ту Американскую Книгу, которая, я думаю, проживет дольше. Я не знаю, чтобы при подобных обстоятельствах в римской истории, или в истории Англии, или в истории любого народа произносились бы подобные слова… Он жив сегодня более, чем когда-либо. Он завоевал бессмертие».

Гаррисон спрашивал: «Сколько сегодня в этом зале непротивленцев?» Одинокий возглас: «Я». — «Видите — один… (Смех.) Тем не менее сам я остаюсь непротивленцем… Но и я — мирный человек, ультрамирный человек, и я готов сказать: всем восстаниям рабов на Юге — успеха, всем восстаниям рабов в рабовладельческих странах — успеха!»

Браун поднялся на помост. Его предупредили, что речи ему не дадут произнести.