Поднявший меч. Повесть о Джоне Брауне

В конце января президент США Пирс утвердил законы рабовладельцев, составленные самозванным собранием в Шоуни, как временно действующее законодательство территории Канзас, а все решения вольноземельцев в Топике объявил «изменническими».

Военный министр Джефферсон Дэвис приказал офицерам в Канзасе «использовать военную силу США против вольноземельцев», подавлять мятеж и «революционные, беззаконные действия».

Брауны и их друзья посылали тревожные письма на Север, просили помощи, людей, оружия, писали членам конгресса — северянам, призывая воздействовать на правительство, и объясняли, что утверждение варварских законов — вызов вольноземельцам. Они никогда не признают этих законов.

Конгрессмены отвечали, что не надо беспокоиться. Президент сделал ошибку, подписал неправильную бумагу, но он не решится направить федеральные войска против вольноземельцев Канзаса, это означало бы гражданскую войну, и весь Север восстал бы против Вашингтона.

В Канзас ехали и ехали добровольцы — сражаться за свободу. Капитану партии, отъезжающей из Йельского университета, подарили ружье с надписью: «Ultima Ratio Liberarurn» — «Последний аргумент освободителей».

Брауны срубили новый дом для родни. К весне готовились прилежно. Точили плуги и мотыги, проветривали семена.

В марте началась новая сессия законодательного собрания. Депутаты после бурных споров решили не считаться с указаниями президента.

Джон Браун-младший был среди самых непримиримых. С трибуны он говорил так же, как обычно говорил его отец, — однотонно, сурово, без улыбки.

— Лучше будем воевать, лучше оросим кровью эту злополучную страну, но не признаем власти мошенников из Шоуни.

В марте выбирали сенаторов от Канзаса. Отряды головорезов врывались в поселки, в нескольких местах захватывали избирательные урны. Однако сенаторами стали умеренные. В Топике праздновали победу. Говорили: успех достигнут без выстрелов, без насилия… Нужно удерживать фанатиков-аболиционистов. Миссурийские головорезы должны будут отступить перед сплоченной волей жителей Канзаса. Мы избрали нашего сенатора, изберем в конце концов и наше новое законодательное собрание, которое отменит дикие рабовладельческие законы. А пока нужно считаться с решением федеральных властей.

Но миссурийцы продолжали нападать на фермы: грабили, грозили, требовали, чтоб янки убирались из Канзаса.

Священник Уайт, южанин и яростный защитник рабства, произносил проповеди, в которых призывал беспощадно расправляться со всеми негролюбами, проклинал семью Браунов, называя их наглыми аболиционистами. Ночью в дом Уайта ворвались рослые парни, их лица до глаз были укутаны платками и шарфами.

Уайт был в отъезде. Перепуганная жена плакала и просила:

— Не убивайте детей, джентльмены, ради бога, не убивайте детей.

— Мы не южные бандиты и не убиваем пи детей, ни женщин. Но вашему достопочтенному крикуну скажите, что если он не перестанет подстрекать болванов и негодяев, защищающих рабство, к разбоям и убийствам, то ему заткнут глотку горячим свинцом.

Ночные гости забрали ружье, бочонок пороха, седла и четырех лошадей священника.

— Он хочет воевать, и это паши военные трофеи.

Уайт бежал в Миссури и там на митингах кричал, что на него напали сыновья Брауна со своими приятелями янки.

В городок Поттавотоми, в десяти милях от поселка Браунов, приехал судья Кэйто. Он был известен как сторонник рабства. В городке он разбирал местные тяжбы, судил за кражи, потравы, драки. Он объявил на судебном заседании, что принял решение арестовать семейство Браунов за дерзкие надругательства над законами территории, запрещавшие посягать на священное право белого человека владеть черными рабами, и также за грубые нарушения мира и порядка.

Джон Браун, узнав про заявление судьи, сказал:

— Салмон и Генри, собирайтесь. Вы завтра отправитесь в Поттавотоми, придете на заседание суда и будете спокойно сидеть, слушать. Не задевайте никого. Если вас осмелятся арестовать, мы вас отобьем. Но я уверен, что этот злодей не осмелится.

Салмон шагал рядом с молчаливым свояком по дороге, размягченной первыми весенними дождями.

— Отец, пожалуй, все-таки слишком доверяет провидению. А что, если этот судья дьявола арестует нас, а его пьяные головорезы захотят поиграть в палачей — двух пуль или двух намыленных веревок они уж не пожалеют. Потом, вероятно, провидение воздаст им за наши муки. Но мне что-то не очень хочется вкусить мученическую смерть. Я мог бы и подождать.

— Не робей, Салмон, старик знает, что делает. Он не стал бы нас посылать на гибель. И доверяет он не только провидению. Братья, Джон, Фредерик и Оуэн, сегодня взяли ружья и выехали по этой же дороге, я слышал, как Джон говорил отцу, что к вечеру соберет не меньше десятка стрелков.