Подноготная любви

На вопрос её, зачем он это сделал, Л. Н. сказал ей, что просит её предоставить ему свободу в его комнате.

Софья Андреевна раздражалась всё больше и больше и в конце концов изорвала портрет Черткова в мелкие куски…

…Когда Л. Н. вернулся с прогулки и лёг у себя, Софья Андреевна стреляла ещё раз, но Л. Н. хотя и слыхал, но очевидно догадался, что это комедия, и не вышел…

…В отношении к Софье Андреевне Л. Н. стал более твёрд и очень спокоен. Он всё больше молчит. Да и вообще он мало говорит. Когда при нём начинаешь о чём-нибудь говорить или рассказывать ему что-нибудь, даже интересное, из текущих событий, чувствуешь, что это идёт мимо него, что он только из деликатной учтивости старается слушать и иногда расспрашивает, а на самом деле он далёк от этого. Это его настроение напоминает мне так удивительно описанное им предсмертное состояние князя Андрея в «Войне и Мире»…

Из письма О. К. Толстой: «4-го октября 1910 г. …узнала, что вчера Л. Н. был болен, обморок, — и что вызывали доктора…»

Из письма А. К. Чертковой к Гольденвейзерам:

«8 октября 1910, Ясенки, Тульской губ. Нам рассказывали, что его обмороки (о которых я сообщала) сопровождались ужасными конвульсиями, особенно в ногах, происходившими от закупорки сосудов при остановке кровообращения и могли, говорит доктор из Тулы, кончиться вдруг кровоизлиянием и смертью или параличом. Говорят, вид припадка был ужасный и повторялся пять раз в продолжение от 6 до 12 ночи…»

13 октября 1910, Ясная Поляна. За Софьей Андреевной Гольденвейзер записал следующие слова: «…я хочу поскорее кончить издание и пустить его в продажу; уж тогда у меня никто не сможет его отнять. Но Л. Н. может сделать так, что завещает все права Черткову и умрёт… Мы возьмём, конечно, верх, докажем его обмороки и слабоумие…

…А если я его спрошу, оставит ли он мне мои права на моё издание, он мне наверное скажет, что ничего не обещает. Так что же спрашивать? Да что говорить! Опию много, на тридцать травлений хватит; я никому не скажу, а просто отравлюсь…»

Из дневника Льва Толстого.

«…Всё так же мучительно. Жизнь здесь, в Ясной Поляне, вполне отравлена. Куда ни выйду — стыд и страдание…»

Из письма В. Г. Черткова к Досеву:

19 октября 1910 г. «…Когда же станут общеизвестны истинные условия семейной и домашней жизни Л. Н-ча, то к непосредственной убедительности его слов в глазах человечества присоединится ещё и подвиг его жизни, запечатлевший на деле то, что он выражал словами…»

Из письма Л. Н-ча к Александре Львовне из Шамардина:

«…Главное, чтобы они поняли и постарались внушить ей, что мне с этим подглядыванием, подслушиванием, вечными укоризнами, распоряжением мною, как вздумается, вечным контролем, напускной ненавистью к самому близкому и нужному мне человеку, с этой явной ненавистью ко мне и притворством любви, — что такая жизнь мне неприятна, а прямо невозможна, что если кому-нибудь топиться, то уж никак не ей, а мне, что желаю одного — свободы от неё, от этой лжи, притворства и злобы, которой проникнуто всё её существо…»

4 ноября. …— Варечка, пусть ему напишут, что я топилась!..

…старцу Иосифу было Синодом предписано ехать в Астапово. Он по немощи отказался. Тогда командировали игумена…

…Я открыл форточку и сказал:

— Скончался.

Все сняли шапки.

Было 6 часов 5 минут утра…

7 декабря. …мы отправились на могилу Л. Н-ча.

Там встретили Софью Андреевну и Татьяну Львовну. Мы пошли с ними в дом. Мне хотелось побывать ещё раз в доме Л. Н-ча…

…Она дрожащим, прерывающимся голосом стала говорить:

…— Александр Борисович, если бы вы знали, чт`о я переживаю! Это ужасные ночи!.. Как я могла дойти до такого ослепления?!. Ведь я его убила!..

…Я понял весь ужас её душевного состояния. Я знал, что в эту минуту она была вполне искренна, и мне было глубоко её жаль, жаль её больную страдающую душу. Я знаю, что несмотря на все ужасные слова, которые она говорила и без сомнения будет говорить и впредь, ей должно быть мучительно тяжело, хотя бы когда она остаётся наедине с собою…

Выйдя через маленькую гостиную в канцелярию, я не выдержал и долго плакал, сидя там один в углу…

С тех пор я не был в Ясно-Полянском доме.

Глава девятнадцатая

Анатоль

Всякий образ (персонаж) в творчестве большого художника, а уж тем более такого, как Лев Николаевич, не случаен — он необходим для постижения жизни. Потому и прибегают к помощи образа, что для осмысления даже ближайших к мыслителю форм жизни понятийного языка оказывается недостаточно. Удобство художественного произведения для постижения бытия через жизнь автора также и в том, что женщина в нём может означать мужчину, а мужчина — женщину из ближайшего его окружения.

* * *