Подноготная любви

Случай Льва Николаевича и Софьи Андреевны прозрачен. Силы некрополя в доме Берсов хватало с избытком: отец был «модный доктор», его мнение испрашивал сам российский самодержец Александр II, причём не только по медицинским вопросам; обстоятельства и детали любовей «модного доктора» (по сути, несколько более жухлый вариант Гришки Распутина) поневоле подводят к мысли о наличии у него некрофилии в узком смысле — влечения к трупам. Мать Любовь Александровна относилась к тому типу женщин, которые были с детьми вечно холодны, никогда не ласкали и умели заставить детей выполнять любую свою прихоть, даже не повышая голоса. И это всё, не считая присутствия самой фуфелы Софочки, в которую влюблялись все поголовно.

Отсюда, учитывая, что мать Льва Николаевича страдала от болезненнейшего комплекса неполноценности (признак некрофилии, оборотная сторона стремления к первенству), можно не сомневаться в ассоциативных причинах его чувства к Софье Андреевне. Чувство его было особенно устойчиво потому, что мать Льва Николаевича к моменту его брака была в неизменяемом состоянии — мёртвом. Чувство Льва Николаевича было бы подвержено колебаниям, если бы мать его была ещё жива: её поступки и пространственные перемещения влияли бы на соотношение напряжённостей ненависти и притяжения у сына.

А вот с Софьей Андреевной всё иначе. С отцом Лев Николаевич не ассоциировался — да и не мог. Причин её притяжения к писателю, к несчастью для Льва Николаевича, было предостаточно. Бабушка Софьи Андреевны была урождённая графиня Завадовская, мать же Софьи Андреевны болезненно страдала от неродовитости своего мужа-дворянина и болезненно хотела быть графиней. Это было её основным чувством. Дочь-копеистка и в этом подсознательно и сознательно подражала матери. От брака с графом она получала то, что невозможно было приобрести ни за какие деньги. С другой стороны, графов предостаточно, Лев же Николаевич из них был самый ненавистный.

Причина ненависти Соньки-копеистки — в ней самой, в её некрофиличности, а вот повод для особого всплеска — несовместимость её мышления с редким среди населения неавторитарным мышлением её мужа. Это не только его мысли и фразы, но и дух, и психоэнергетика. Поскольку в окружающих нас семьях ненависть имеет значение большее, чем притяжение, то даже ещё только нарождающаяся способность Льва Николаевича мыслить независимо от некрофилического начала нашего бытия, способность, которая столь выгодно отличает его тексты от текстов остальных писателей, стала для Толстого судьбообразующим фактором.

Наличие как притяжения, так и ненависти в сколь-нибудь устойчивых взаимоотношениях выявил и наш П., анализируя список бывших у него дам: Весы были несомненным признаком притягивающих тенденций, а вот у офицерских дочек, от своих отцов-военных унаследовавших наиболее отчётливо выраженное авторитарное мышление, более чем у других категорий населения он своим свободомыслием вызывал чувство ненависти^[12].

Косвенное тому подтверждение — отлучение П. от церкви с авторитарными порядками, причём отлучение без каких бы то ни было объяснений и не только в нарушение всех и всяческих декларируемых церковью общих принципов, но и сформулированных внутрицерковных дисциплинарных установлений о поведении служителей…

При рассмотрении страстной любви В. и «дорогого экстрасенса» также удаётся выявить все пять названных параметров.

Интерес именно к этой комбинации не праздный. Для нас и наших размышлений «дорогой экстрасенс» интересен, разумеется, не сам по себе. Он лишь инструмент познания В. Её странные среди целителей эволюции есть не только серия неприятных ситуаций, после которых надо психокатарсически разгребать мусор внедрившихся травм, но это прежде всего инструмент выявления «площадок» для приёма этого мусора, которые травматически образовались ещё в раннем её детстве. Детские травмы часто драматизируются вновь и вновь, и притом всю жизнь, порой составляя, к несчастью, единственное содержание жизни. «Дорогой экстрасенс» и странности поведения с ним В. — лишь начало нити, высмотрев и ухватившись за которую, можно распутать весь клубок деформаций души В., разделяющих её, пусть не в главном, с П.

Итак, собственного некрополя «дорогого экстрасенса» явно хватало для того, чтобы за ним, как за Гитлером и Гришкой Распутиным, увивалось множество женщин. Однако «чувство» «пришло» к будущей В. в ситуации, ещё более для неё неблагоприятной: когда она (1) впервые переступила порог целительского (2) Центра. Оба момента важны. Во-первых, страх неизвестности перед незнакомым местом (иконы, амулеты, странные одежды) деструктурирует защитное сознание в большей степени, чем опасность реальная. Во-вторых, Центр подразумевает скученность в этом месте целителей, что, как и в толпе, взаимоусиливает их индивидуальное воздействие на жертвы. Там у них было гнездо.