Подноготная любви

Дело сделано, жизнь прожита и остаётся только уповать на Воскресение. Почему так случилось? Могло ли быть иначе? Скажем, если бы человек, который к моменту своей женитьбы уже более десяти лет писал на нравственные и психологические темы, выбирал в притягивавшей его семье (не Таня ли его притягивала?) не, как водится, между расчётом и «чувством», а вспомнил, что есть ещё нечто иное, третье — дух, вера. Та самая вера, особое состояние ума, о которой в Новом Завете написано: «Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр. 11:1). И не в этом ли пренебрежении верой уже тогда было заложено основание его, Льва Николаевича, религиозным метаниям накануне смерти?

Соня врывалась. Соня вечно была недовольна. Соня грезила всеобщим поносом и вознёй в этом поносе. Соня визжала. Соня заставляла под угрозой самоубийства делать что ей хочется, она угрожала повеситься, отравиться морфием, броситься под поезд, утопиться. И даже имитировала всё это. Соня даже определяла, кого из своих знакомых этот несносно добрый граф, который отказался от слуг, собственности и обслуживал себя сам, имел или не имел права видеть. И она чувствовала моральное на то право. Ещё бы! Ведь Лев Николаевич, величайший художник, был отлучён от государственной церковности, а она, Соня — нет. И это естественно! Она была предана и государству, и приемлемой для подавляющего большинства религии. Она даже регулярно посещала то, что в этой системе церковности называется богослужением, и предписанные обряды исполняла.

И ещё одна деталь. В те времена у всех на слуху был один феномен. Оказалось, что помещикам, которые обирали своих крестьян, в своих поместьях вовсе не обязательно было иметь врачей. Достаточно было дать болевшим крестьянам какое-нибудь лекарство — и те выздоравливали. «Какое-нибудь» называется плацебо, то есть пустышка, обман, подкрашенная водичка или порошок соды. При этом достаточно сказать, что он, крестьянин, непременно выздоровеет — и он в большинстве случаев выздоравливал. Разумеется, те, которым подобное лечение не удалось, не могли признаться в собственной «неполноценности» и придумывали тому феномену разнообразные объяснения. Но у некоторых помещиков или у их жён это получалось. И занимались они этим с удовольствием. Получалось это и у Сони. Крестьяне из Ясной Поляны, да и из более дальних мест предпочитали не ходить в город к врачам, а предпочитали обращаться к «своей».

— Уж лучше вы нас, — говорили они, обращаясь к Софье Андреевне, зная, что помогает.

То есть — вы не поверите! — выражаясь современным языком, Соня, Софочка, Софья Андреевна — была биоэнергетиком, биотерапевтом, астротерапевтом, биоэнергосуггестологом, или попросту — народным целителем!!!

Глава двадцать первая Неизвестное преступление Толстого

Все бытующие мнения о Софье Андреевне можно свести, в сущности, к трём основным.

1. Софья Андреевна — ангел-хранитель Льва Николаевича, что следует из того, что она была верная жена (в чужой постели её никогда не заставали), близкая мужу душа (Лев Николаевич ей объяснялся в любви: не мог же он — он! — ошибаться в её необыкновенности; что же касается его высказываний о том, что Софочка — нравственный урод, так это не более чем слова, сказанные в запальчивости), добродетельная мать (у неё не умерло до совершеннолетия восемь человек детей, а всего было шестнадцать беременностей), идеальная хранительница очага (если бы не она, Лев Николаевич раздал бы всё голодающим, и сыновьям было бы невозможно подбирать лошадей в масть; что же касается того, что её накопительские усилия оказались напрасными — всё равно семья была ограблена большевиками, — так это историческая случайность, и детям, которым пришлось в результате революции самим зарабатывать, от неследования принципам отца (неприученности к труду) пришлось сложнее — случайно). К этому растиражированному мнению — «верная жена, близкая мужу душа, добродетельная мать и хранительница очага» — довлеют преимущественно женщины, свободно чувствующие себя в иерархиях, и плохо ухоженные женатые мужчины, — словом, большинство населения.

2. Софья Андреевна — исчадье ада, и правильно к концу жизни сказал про неё Лев Николаевич, что её, мягко выражаясь, проделки вовсе не следствие болезни, а проявление нравственной нечистоты. Этого мнения придерживаются лишь немногие, знавшие семейство Толстых. Среди них Гольденвейзер (его воспоминания, в отличие от воспоминаний тех, у кого Софья Андреевна предстаёт как образец нравственной женщины, не переиздавались с 1923 года), Феокритова (её воспоминания о том, что она видела, живя в доме Льва Николаевича, до сих пор не выпускают из стен архивов), Чертков (а его книги о Толстом вы разве можете где-нибудь купить?) и вообще все толстовцы.