Подо льдом к полюсу

Мне уже не нужно было идти к месту аварии и смотреть, в чем дело. По тону Бойда было нетрудно понять, что положение серьезное. Я направился прямо в центральный пост, где на вахте стоял Гай Шеффер, и объяснил ему положение.

— В течение последних часов наблюдается только тяжелый лед, — доложил помрачневший Гай. — Не было даже повода маневрировать для осмотра разводья.

В центральном посту была напряженная атмосфера. Люди, стоящие на вахте, внимательно следили за эхоледомером и телевизионным экраном. Я ругал себя за то, что не приказал отремонтировать помпу утром.

В течение двух медленно тянувшихся часов мы прошли тридцать две мили, и все время тяжелый, плотный лед без каких-либо признаков разводья. Кто знает, сколько просветов во льду мы не заметили, пройдя, может быть, всего в нескольких метрах от них.

Я неохотно вернулся в свою каюту. Бесполезно было стоять в центральном посту и наблюдать за эхоледомером или телевизионным экраном. Для этого там находились вахтенные, и мое присутствие только стесняло их.

Но вот меньше чем через час корабль вдруг накренился на правый борт и начал резкий поворот на обратный курс. Очевидно, что-то было обнаружено! Я немедленно вернулся в центральный пост, где на вахте стоял уже Келлн, сменивший Шеффера.

— Большое разводье! — воскликнул Келлн, радостно улыбаясь.

Я посмотрел на показания эхоледомера. Безусловно, мы проходили под тонким льдом, площадь которого была несколько сотен квадратных метров. На телевизионном экране был хорошо виден сильный поток света.

До того мы многократно отрабатывали маневр всплытия, добиваясь сокращения времени на его выполнение. Сейчас время играло решающую роль. Вскоре лодка уже находилась под «фонарем», поднимаясь все выше и выше. В перископ отчетливо был виден зеленоватый поток света, и на темном фоне пакового льда хорошо обозначались формы разводья.

В десять часов тринадцать минут вечера мы сильно ударились об лед, снова испытав неприятное ощущение в области желудка. Но на телевизионном экране было видно, как лед сначала прогнулся, а потом раскололся на отдельные куски. Значит, мы пробились.

Солнце только начинало всходить. Поднявшись на мостик, я увидел его слабые лучи на самом горизонте, затянутом облаками. Над льдами дул ветер около пяти баллов. «Скейт» всплыл почти точно в центре длинного прямого разводья с большими холмами снега по правому борту корабля. Гладкий лед на разводье был покрыт небольшим слоем снега. Такой толстый лед мы пробили впервые. При этом мы не получили никаких повреждений. Всплыв на поверхность, мы оказались крепко зажатыми среди льдин.

Небо было серое, и облака низко нависли над льдами; стоял тридцатипятиградусный мороз — с такой низкой температурой нам еще никогда не приходилось сталкиваться. Справа от корабля возвышались ледяные плиты толщиной в три — три с половиной метра. Их края блестели из-под снега, как изумруд, завернутый в вату.

Дейв Бойд хотел немедленно знать, все ли в порядке и может ли он начать ремонт помпы.

— Как будто все в порядке, — сказал я ему. — Давайте приступим к ремонту. Сколько времени, по-вашему, потребуется?

— Я только что говорил об этом с Уайтхедом, — ответил Бойд. — Мы полагаем, около двенадцати часов.

Во время зимнего похода нам еще ни разу не приходилось так долго задерживаться на поверхности, но почему бы не попробовать сделать это сейчас? Ведь находились же мы прошлым летом на дрейфующей станции «Альфа» более двадцати четырех часов.

Решив сойти с корабля и взглянуть на тяжелые торосы справа от него, я спустился вниз, чтобы потеплее одеться и взять бинокль и фотоаппарат.

Края льдин, нагромоздившихся одна на другую, были очень острыми. Это говорило о том, что лед разрушился совсем недавно. Торосы были высотой около четырех с половиной метров и тянулись на несколько сотен метров вдоль разводья. Я забрался на вершину ледяного холма и оглянулся назад, туда, откуда только что пришел «Скейт». Ничего, кроме ледяных полей, простирающихся до горизонта.

Я попытался сделать несколько снимков, но мороз был слишком сильный, а мои пальцы все еще очень чувствительны после обморожения. Заживали они медленно, и, когда я до чего-нибудь дотрагивался, мне казалось, что я прикасаюсь к раскаленному металлу. Мне трудно было даже застегивать рубашку и зашнуровывать ботинки.

Мы все побывали на льду и прониклись уважением к тому, что может наделать мороз. Как бы тепло мы ни одевались, нам все равно не удавалось укрыть от холода руки и лицо. Некоторые закутывали нижнюю часть лица шарфами, но и они быстро замерзали от дыхания, становились жесткими и не спасали от холода.

На морозе и ветру невозможно было сохранить глаза и нос сухими. Влага стекала по щекам, носу и подбородку и замерзала. Когда у нас была возможность часто возвращаться на корабль и отогреваться, все шло хорошо, но если мы пытались отодрать лед с лица на открытом воздухе, то вместе с ним сдирали и кожу. Такие ранки быстро обмораживались.

Откровенно говоря, я не могу понять, как люди день за днем, неделю за неделей живут при таком морозе. Я искренне восхищаюсь ими.