Подонок

– Поверь, она начнет волновать тебя, когда на нас спустят всех собак.

Я долго смотрю на него, пытаясь понять, действительно ли все это мучает Тихомирова, или он просто говорит логичные и правильные вещи, чтобы убедить меня. Но он отлично научился скрывать истинные чувства и мотивы.

– Хорошо, – наконец говорю я.

– Ты перестанешь упрямиться и поедешь домой?

– Да. – Я киваю. – Принимай решения сам. Только ты решал, окажусь ли я здесь, вот и решение об отъезде принимай в одиночку. Бутерброд тебе сделать?

– Твою мать, – ругается Тихомиров.

Мне вдруг становится смешно, но губ успевает коснуться лишь легкая улыбка, которая тут же оказывается стерта поцелуем. Нам обоим надо остановиться, но это выше возможностей и разумных решений. Выше всего, что способно помешать находиться непростительно близко друг к другу.

Мы целуемся бесконечно долго, потому что закончить – это значит расстаться. Но мне легко отбросить муки совести, не я терзаюсь вопросами «как правильно» и «что аморально», а Андрея ломает. Я чувствую в торопливых движениях усталую обреченность.

Ну и пусть. Зато мне хорошо сейчас, и я получила отсрочку, пусть и минутную. Не знаю, почему меня так пугает возвращение домой. Еще час назад я сказала бы, что это из-за совершенной растерянности, с которой я жила до новой встречи с Тихомировым, но сейчас, когда он ласкает меня языком и сжимает в руках, я уже не уверена, что дело лишь в депрессивном настроении.

Мне кажется, я падаю в пропасть. Снова.

– Так нельзя, – отрывается он от моих губ с видимым сожалением. – Тебе будет больно.

– Ты всегда такой правильный?

– Бывает, находит.

Мне смешно, но я давлю смех и прячу лицо у Андрея на груди. Вдыхаю запах, наслаждаюсь мягкими поглаживающими движениями его пальцев, запутавшихся в волосах. От неспешного ласкового массажа по телу распространяется приятная дрожь.

Потом мы снова целуемся. На этот раз неспешно, словно осторожничая. В этом тоже есть особое удовольствие. Мне одновременно безумно хочется оказаться в постели, но до дрожи не хочется возвращаться на чердак. В гостиной есть небольшой диван, который вряд ли вместит нас двоих. Поэтому я опускаюсь прямо на пол перед камином, благо ковер здесь пушистый и мягкий.

Кажется, поездка откладывается, хотя я бы многое отдала, чтобы она отменилась.

Тонкая пижамная футболка задирается, и кожей на животе я чувствую горячее соприкосновение тел, разделенных лишь тонкой тканью рубашки Андрея. По телу прокатывается жаркая волна. Я, как могу, отвечаю на поцелуй, запускаю пальцы в жесткие волосы и выгибаюсь навстречу, потому что инстинктивно чувствую, что если дам понять, что мне страшно или больно, то все прекратится.

Вырывается прерывистый стон, когда умелые пальцы начинают ласкать грудь под футболкой. Поцелуй становится глубже и грубее, а биение сердца мужчины под моей ладошкой – неистовей.

Я чувствую, как горячая ладонь скользит по коленке, обрисовывает контуры бедра и замирает в нескольких сантиметрах от ноющего клитора. До сих пор я не знала, что тело способно на такие ощущения. Про душу стараюсь не думать. Мужчина рядом со мной уверен в том, что нет ни единого шанса хоть на короткое время остаться вместе. Я не способна его переубедить, а думать об ином просто не могу и не буду.

– Включить камин? – отрываясь от моих губ, спрашивает он.

– Что? – Я хмурюсь, понятия не имея, о чем он.

А еще он удивительно смеется. Мне нравится мягкий добрый смех, в котором нет присущей многим насмешки. Почему та женщина от него ушла? Неужели она, живя рядом с ним, поверила?

Мое сердце ведет себя так, как хочет. Сбивается с ритма, пускается в пляс, замирает на пару мгновений. Оно живет своей жизнь, не поддается уговорам разума, хотя и тот уже давно сдался.

Без одежды немного холодно, но лишь на пару секунд, потому что потом становится безумно жарко. Соприкосновение тел сопровождается вспышками удовольствия, отчасти напоминающими разряды тока. Как-то в детстве я сунула палец в розетку – сейчас ощущения были очень похожие, только тогда было больно, а сегодня еще и приятно.

– Что ты смеешься? – с интересом спрашивает Андрей.

– Вспомнила, как в детстве меня долбануло током.

– Это многое объясняет.

Я несильно пихаю его в живот, и тут же оказываюсь в кольце рук, из которого не вырваться. Хотя зачем? Вырываться совершенно не хочется. Мы переворачиваемся так, что я оказываюсь сверху. И это совершенно новое ощущение, иллюзия власти. Как будто она у меня есть! Но мне действительно кажется, что это я контролирую поцелуй, ласки, что это я мучаю его, прижимаясь затвердевшими сосками.

До поры до времени… руки ложатся на мои ягодицы, и Андрей медленно входит в меня. Я резко выдыхаю, и он останавливается.

– Больно?

– Не-е-е-т, – это почти стон отчаяния. Неужели он способен сейчас остановиться, сказать «ой нет, все-таки нельзя» и пойти делать бутерброды?

Тогда похищение закончится убийством, и меня даже оправдают, потому что это самооборона.