Подонок

– Может, наденешь что– то? Там не так уж и жарко.

Посмотрела на его грудь и тут же взгляд отвела.

– Я тебя смущаю? Голых мужских торсов не видела никогда? Бодя тебя в одежде…

– Все! – оборвала, махнула руками. – Не помогай! Сама достану!

Развернулась и быстро сбежала по лестнице. Он за ней. Бл*… какого хера рот на замке не держится. Так и хочется гадость сказать. Унизить, обидеть. Сам не знал почему. Точнее, знал. Потому что с ее появлением он начал считать себя мразью. Потому что трахнуть невесту брата хотел. И не просто трахнуть… а быть с ней вместо него.

Светлое платье мелькнуло за дверью чулана, пошел следом, спустился по лестнице и остановился, во рту мгновенно пересохло, когда увидел, как она наклонилась за мешком с углем. Платье поползло вверх и обнажило ноги до трусиков. Скромные, белые без узоров. Обтянули обе ягодицы, и из– под резинок видны налитые полушария и прикрытая трикотажем промежность. У него встал. Мгновенно. Дыбом. Так, что в паху прострелило. Обернулась с мешком в руках. Нахмурилась. Быстро одернула платье.

– Сказала же, не надо!

– Сюда давай!

Выхватил у нее пакет и заодно ширинку прикрыл. Понес наверх. Бросил рядом с мангалом и быстрым шагом в дом, в туалет. Лбом к стене прислонился, член из штанов достал и, закусив губу, прокручивая перед глазами ее попку и длинные ноги, быстро дергал рукой, пока не излился в унитаз. Иначе не смог бы выйти. После взгляда на нее у него не падал. Стоял намертво. Только единственный выход – передернуть, как малолетка, и немного успокоиться.

Потом огонь разжигал, пока она мясо нарезала. Бегает в этом платье своем проклятом, ноги мелькают, то к груди прилипнет, обрисует лифчик, то ветер челку швыряет ей в лицо. Она пальцы облизывает, а Демон то на нее смотрит, то угли вертит, и ему кажется, что он сам на этих углях поджаривается.

Подбежала, улыбается. Что– то в тарелке притащила. А ему хочется, чтоб не подходила. Никогда. Даже на метр.

– Хочешь попробовать? Я сама баклажаны в духовке запекала. Кусооочек.

У нее была удивительная способность забывать все плохое. Как будто грязь отталкивается от ее кожи, волос, от ее розовых губ и исчезает. Не пристает к ней. Сколько бы мерзости ей не наговорил, все оставалось только с ним, а ее не касалось.

– У меня руки грязные. – буркнул в ответ и потыкал железной палкой в очаг.

– Открой рот.

Бл******дь! Его током прошибает от ее слов. От каждого долбаного слова.

– Нууу. Вкусно. Попробуй! Скажи – ааааа. Давай. Да. Вот так.

Послушно открыл, и она ему на язык положила кусочек баклажана своим пальчиком. Своим маленьким белым пальчиком с остреньким ноготком. Гребаные баклажаны. Он их с детства ненавидел. Запах не переносил. Но стоял и жевал, как идиот. И с ее рук съел бы всю миску. Или сколько она их там напарила.

– Вкусно? – и в глаза заглядывает. – Скажи, ведь вкусно?

– Съедобно!

– Нравится?

– Нравится.

Да, она ему нравится. Зверски нравится, до дрожи во всем теле, до боли в груди, до едких ожогов в животе. И ему хочется за это выдрать себе глаза, отрезать пальцы. Пальцы, которыми хотел бы тронуть хотя бы ее волосы. Вот эту пушистую прядь у виска. Убрать за ухо. Он так и сделал. Убрал.

А потом руку на очаг положил и обжег ладонь.

– Твооооою мать!

– Что? Обжегся? Где? Покажи!

Хватает его за руку, а он сопротивляется, отпихивает ее от себя. Чтоб не прикасалась. Но она – дура. Просто дура, потому что не видит, не замечает. Руку схватила, дует, потом за льдом побежала. Прикладывает и спрашивает все время:

– Больно? Я в аптеку схожу за спасателем. Потерпишь?

– Куда сходишь?

– В аптеку. Тут недалеко. Всего минут двадцать идти.

Идти? Она серьезно? Для этого есть специально обученные люди, которые метнутся, едва он им головой кивнет.

– Пройдет. Давай мясо будем жарить. Неси сюда шампуры.

– Да. До свадьбы заживет.

Смеется и сама челку за уши прячет.

– Я не женюсь.

– Та до твоей долго еще. До моей заживет.

Одернул руку.

– И когда у вас свадьба?

– В следующем месяце. Я как раз рисую приглашения. Для каждого свое. Индивидуальное. Хочешь, покажу?

Она реально считает, что ему это интересно? Что она там рисует? А его рот, его язык, его голос говорит какое– то совершенно тупейшее:

– Да.

– Мясо пожарим, и покажу.

На часы посмотрела.

– Долго его нет. Обещал быть к обеду. Ну ничего. Может, Ирина и папа твой выйдут на пикник.

Да уж. Выйдут. Ее деревенские салатики есть и шашлыки из дешевой вырезки с рынка. Мадам Ирина поедет устрицы жрать во французский Шато.

Смотрит, как она набирает в сотовом номер. Видимо, Богдану звонит. Но ей не отвечают.

– Ты… давно с братом говорил? – спросила обеспокоенно. – Я дозвониться не могу. Переживаю уже.

О нем не переживал никто и никогда.

– Да. Месяца три назад.

«Как раз тогда, когда он тебя привел к нам домой»

– Ясно.

Сунула сотовый в карман и пошла стейки переворачивать. Он отобрал у нее огромную вилку с длинной ручкой.

– Салатик порежь. Мясо мужчины жарить должны.

– Ну, хорошо. Пожарь. Ты круто смотришься с этими шампурами.

Удивленно на нее посмотрел.

– Да– да, я серьезно. Очень круто. Таким взрослым кажешься.