Подонок. Я тебе объявляю войну! (СИ)

— Да ничего хорошего, — горестно стонет она. — Нет, правда, что теперь будет?

— Да ничего не будет. Не начинай. Пойдем кофе лучше выпьем.

— Ты не понимаешь… — горячо возражает Соня. — Меркулова продажная тварь… предательница… она же и нашим, и вашим… Я ей не верю!

Судя по звукам, они перемещаются куда-то вглубь квартиры и дальше, как я ни напрягаю слух, уже ничего не слышу.

Впрочем, мне и так есть над чем подумать. Что-то произошло вчера на дне рождения Полины. Что-то плохое. Или должно было произойти, отчего псих меня… спас? А Соне это не понравилось. Ладно, ее эмоции — ее проблема. Но почему ее брат вдруг решил меня выручить? Не очень-то он похож на альтруиста. Тем более я, по его мнению, стремная, что даже притронуться не может…

Я заглушаю легкий укол, повторяя: и черт с ним. Нет, это даже хорошо. Хотя… кто меня раздел тогда? Я сама? Но почему я этого не помню? На автомате, наверное. Так, а куда я сложила одежду?

Я сажусь в постели, оглядываюсь по сторонам, но не вижу ни джинсов своих, ни футболки, ни даже носков. Выползаю из-под одеяла и тихонько, на цыпочках кружу по комнате, заглядывая во все возможные места. Да что ж такое-то! Куда я могла всё сунуть? Может, где-нибудь в ванной? Хотя странно, не могла же я в одном белье пройтись в чужой квартире, тем более перед психом! От одной лишь мысли, что он мог меня вот так увидеть, мне становится дурно.

Так, Женя, не паникуй, говорю себе, успокойся и попытайся вспомнить, что было.

Я сажусь на кровать и даже зажмуриваюсь от напряжения. Но отчетливо помню лишь то, как приехала к Меркуловой от мамы. А нет, еще помню полутемную гостиную… пунш с корицей… и Смолина! Он смотрел на меня, когда я танцевала, глаз не отводил. Смотрел так, что даже сейчас к щекам приливает жар.

Снова невольно лезет мысль: если я такая стремная, что ж тогда он так пялился на меня? Да, господи, плевать, тут же одергиваю себя. Дальше-то что было? Но увы, как я ни выжимала из себя, ничего больше вспомнить не могла. Просто черная дыра…

«Меркулова продажная тварь… она и нашим, и вашим…» — всплывают на ум только что сказанные слова Сони. Уж не Полина ли подсыпала мне какой-то гадости в свой пунш? Больше ведь я ничего там не пила. И на эту вечеринку она слишком уж активно меня затягивала. Лешу приплела какого-то, который якобы что-то знает. Подозреваю, что она сама его придумала.

Теперь вопрос: зачем ей это? Впрочем, и так можно догадаться. Скорее всего, ее об этом попросила Соня, а она и рада выслужиться, чтобы её простили, чтобы перестали травить и издеваться. И что было после того, как я отключилась? Хочу знать это и вместе с тем боюсь: вдруг что-то плохое или унизительное?

Да, Смолин меня увез, но в какой момент?

Пытаюсь прислушаться к собственным ощущениям, но кроме тяжести в голове и сухости во рту ничего необычного в теле не чувствую.

И тут раздаются шаги и голоса.

Смолин с сестрой выходят в коридор, и я мигом ныряю обратно под одеяло и закрываю глаза. Пожалуйста, пусть, если не оба, то хотя бы Соня уйдет! А уж со Смолиным, наверное, можно договориться. Он же там меня, получается, выручил. И вообще иногда он ведет себя как абсолютно нормальный человек, если с ним по-доброму.

Они о чем-то тихо говорят, потом хлопает входная дверь. Она ушла. Одной проблемой меньше. Так, теперь надо сообразить, что мне сказать Смолину, когда он сюда войдет? Где я? Как тут оказалась? И где мои вещи? Не говорить же, что я подслушивала их разговор…

Слышу — идет. Приближается. Останавливается рядом с кроватью. А я, вместо того чтобы изобразить пробуждение, почему-то наоборот замираю, не дышу, лишь подглядываю из-под ресниц.

Ну что он стоит надо мной? Зачем опять смотрит? Я так не могу… не могу больше. Ресницы начинают непроизвольно подрагивать, и я смыкаю веки. И вдруг с краю кровать прогибается под его тяжестью. А затем эту самую тяжесть я чувствую уже на себе. Он усаживается поверх меня, прямо на мои бедра и резко сдергивает одеяло до самой талии.

Я невольно ахаю и распахиваю глаза. Какого черта он уселся на меня? Какого черта меня разглядывает? Сначала смотрит прямо в глаза, так что у меня сердце, ухнув, куда-то проваливается, а потом начинает стремительно разгоняться. Взгляд его, горящий, даже какой-то горячечный, прожигает насквозь. И это мгновение растягивается до бесконечности.

А затем Смолин сглатывает и опускает взгляд ниже, прямо на грудь, которая от волнения вздымается в такт учащенному дыханию. Вспыхнув, я пытаюсь прикрыться руками. И только тут замечаю в его руке телефон.

Я не успеваю даже дернуться или вскрикнуть, как Смолин делает снимок.

— Ты чего? Ты что творишь? — выдыхаю я.

Он отвечает не сразу. Даже не отвечает, а просто разворачивает экран своего айфона ко мне, прямо к лицу. Фото ужасное! Глаза ошалевшие. Волосы разметаны по подушке. Но черт с ними с волосами. Всё остальное — просто катастрофа. Боже, лучше бы я не прикрывалась. Так кажется, что на мне вообще ничего нет, даже топа из-за скрещенных рук не видно.

Лицо густо заливает жар.