Подонок. Я тебе объявляю войну! (СИ)

— Эй! У тебя три дня, — бросаю вслед Гордеевой. — Если в понедельник не уйдешь…

Она не отвечает, даже не оглядывается, типа не слышит. Заходит в подъезд, громко хлопнув дверью. А я со злостью ударяю ладонью о приборную панель. Бесит! Она бесит. И вся эта ситуация тупая бесит.

Ладно. Дело сделано. Завтра она от нас свалит. Не будет мозолить глаза, не будет… в общем, ничего не будет.

И Сонька моя наконец успокоится.

Только на душе по-прежнему муторно, сейчас даже еще хуже. И это тоже бесит, потому что ну какого черта…? Это же бред, что меня так кроет. Думаю про ее фотку в телефоне и тут же завожусь, как малолетка. Да я ее даже Шваброй, как все, назвать не могу. Язык не поворачивается.

Чума она, а не швабра. Нет, хорошо, что она теперь свалит. Просто замечательно!

Она свалит, и всё закончится.

***

Приезжаю домой — Сонька спит в гостиной, на диване. Укрываю ее пледом, и она тут же просыпается.

— О, Стас, — сонно потягивается она. — А я ждала тебя и незаметно уснула. Всю ночь же не спала… Давай сегодня не пойдем на уроки? Так не хочется…

— Я и так не собирался. — Сажусь с ней рядом. — Ты забыла? У матери сегодня день рождения.

Она тотчас скисает.

— Поедем вместе?

— Нет, нет, нет, — отчаянно трясет она головой. — Стас, пожалуйста, не начинай… Я не хочу! Не поеду, не проси.

За всё время я смог лишь раз уговорить сестру съездить со мной к матери. В позапрошлом году. До этого ей было любопытно, но она слишком боялась, что отец узнает. А тут он женился на Инессе, и они свалили на Бали.

Но Соньке у матери страшно не понравилось.

Мать жила в поселке под Ангарском. В старой деревянной халупе с удобствами на улице.

Она могла бы жить лучше, я предлагал. Даже упрашивал. Хотел ее перевезти к нам поближе, снять для нее нормальную квартиру — сейчас отцу вообще не до нее. Это раньше он следил, чтобы она не появлялась на горизонте, а нам даже заикаться про нее запрещалось. Теперь — пожалуйста. Но мать сама не захотела уезжать.

У нее там своя жизнь, в которой она увязла намертво. И семья для нее теперь — это их религиозная община, то ли баптистская, то ли еще какая-то, я не вдавался.

После того, как отец забрал нас у матери, она ударилась в религию. Причем жестко, фанатично, самозабвенно. И забила на многое — на быт, в том числе. Деньги, что даю ей, на себя почти не тратит — относит в церковь. А сама живет в этой зачуханой конуре.

Я уже привык, хотя поначалу, помню, тоже брезговал. А вот Сонька тогда впала в ужас. Отшатнулась, когда мать захотела ее обнять. Отказалась от чая. Только стояла и озиралась на облупленные стены, увешанные образами, на печку, занимавшую треть всего пространства, на скудную мебель.

Потом захотела в туалет, мать ее проводила куда-то за дом, и оттуда Сонька выбежала вся зеленая. Ее долго полоскало в кусты, а всю обратную дорогу она гундела: «Как можно так жить? Как мне эту мерзость развидеть! Фу, тошнит до сих пор… Не могу поверить, что эта женщина — наша мать! Она же такой не была… Я ее другой помню… красивой, нормальной… Лучше бы ты меня не брал с собой… Я хочу ее помнить той, другой, какой она была раньше… Стас, она с ума, что ли, сошла от горя и стала такой? Нет, ну как можно так жить, а? В такой жуткой нищете… Добровольно! Это же какой-то хлев, а не дом… А туалет! Ой, меня сейчас опять вырвет… Стас, ты если хочешь, навещай ее и дальше, но меня с собой не зови никогда. И ей скажи, что больше не приеду. Пусть вообще про меня забудет. Я лучше буду думать, что у меня совсем нет матери, чем такая… А кто-нибудь из наших знают? Нет? Слава богу! И не рассказывай никому про нее, пожалуйста. Никогда. Не хочу, чтобы наши знали, что она у нас… такая».

Думал, со временем у нее шок пройдет, и она тоже, как и я, свыкнется. Мать есть мать всё-таки. Но Соньку как отрезало. С того дня она ничего про нее знать не хочет и твердит одно: «У меня нет матери, у меня есть только ты».

Сначала я из-за этого дико бесился, мы ссорились, Сонька рыдала, а я вообще ее слез не выношу. Так что в конце концов забил и езжу сам.

— И охота тебе туда тащиться? — кривится Сонька. — Столько времени терять… Позвони, поздравь по телефону, да и всё.

— Подарок тоже по телефону дарить? — раздражаюсь я. — Да у нее и сотовый опять выключен. Или там связь не ловит нифига.

— Ну, не злись на меня, — жмется ко мне боком Сонька. — Я бы, правда, хотела с тобой поехать, но не хочу. К ней не хочу. Знаешь, если бы мы ей были нужны, она бы сама сюда переехала. Она сама про нас забыла. Ей только секта ее нужна.

— Не сочиняй, она всегда про тебя спрашивает. Она тебя очень любит и скучает.

— А я ее — нет. Я только тебя люблю, больше никого, — бормочет Сонька, приложив голову ко мне на плечо. — Кстати, что там со Шваброй? Ты же сказал, что сам тогда ее сфоткаешь…

— Угу, — моментально мрачнею я.

— И что? Сфоткал или не вышло?

— Вышло.

— О! — тотчас радостно восклицает и подскакивает Сонька. — Прямо голышом? Покажи?

— Маленькая еще на такое смотреть, — отмахиваюсь от нее. И телефон, как только вспомнил про эту злосчастную фотку, тут же начинает жечь карман.