Подонок [сборник]

Через десять лет она уже не будет ему сниться. Она будет вокруг него. Потапов Серега будет воевать в Чечне и там погибнет. Он даже не успеет ничего нам о ней рассказать. И мы не узнаем что это такое в реальности.

Похоронку принес военком пятнадцать лет назад, а кажется как вчера. Стояла обычная питерская осень. Серые облака, серые дома, серые лица. В маленьком сером пазике, автобусе с траурными военными номерами на черном фоне, нас, его однокашников, было трое. Остальные места были заняты родственниками: женщинами в плащах и черных платках, мужчинами в истертых, оттянутых книзу, кожаных куртках с множеством карманов. Впереди расплескивая грязь в стороны, ехал военный уазик, предоставленный военкоматом. Идущие на кладбище граждане шарахались в стороны, боясь быть обрызганными, с испугу крестились.

Тогда я впервые увидел, как провожают героев. Как майор зачитывает приказ, а потом пятеро солдат по команде салютуют из калашей в воздух.

На звуки выстрелов стоящие у других могил люди едва повернули головы, и я совершенно не почувствовал той торжественности, о которой говорил офицер, и того героизма, который проявил наш друг.

Я пытался представить, как Серега бросается грудью на амбразуру или, обвязавшись связкой гранат, ложится под вражеский танк. Это я видел когда-то в кино. Но никак не мог осмыслить, за что же все-таки он там воевал, если эта единая наша страна где на всех танках и дотах красуются пятиконечные звезды.

Уазик с военными уехал, предоставив родственникам прощаться. И казалось, что я с Длинным и Шмелем здесь совсем не при чем, забрели сюда случайно. Гроб был совсем не цинковый как говорили в военкомате, а походил на обыкновенный ящик для упаковки крупногабаритных грузов. Просто его не открывали. И мы не знали, был ли там внутри Потап или нет. Он словно опять прятался от нас в полиэтиленовый мешок, теперь уже из дерева, и продолжал смотреть там свои мультики, отгородившись от равнодушного безликого мира. Этот мешок уже никто не сможет сдернуть с него.

Потап писал, что служит на юге, где очень сухо и всегда хочется пить. Теперь Родина щедро вернула ему недостающую влагу. Гроб опускали почти в воду. Дождевые ручейки, размывая стенки могилы, устремлялись вниз, пытаясь наполнить любое углубление когда-то необходимой Потапу водой.

Видел ли Серега в глюках свое будущее, я не знаю. Он не рассказывал об этом. Но из всех нас только он один не смеялся под действием клея, а жутко гримасничал и выдавливал слюну сквозь зубы. Иногда нам казалось, что он передразнивает нас, притворяясь. Пользуясь прозрачностью своего фирменного пакета, открыто издевается над нашим развлечением. Только ждет случая, чтобы рассмеяться нам в лицо.

Когда гроб опускали в могилу, одна из строп соскочила, зацепившись за угол крышки, и в качнувшемся саркофаге что-то подозрительно чмокнуло. Словно там внутри вновь прозвучал Серегин плевок. Уже последний. Неизвестно в чей адрес. Эту тайну он унес с собой.

Шмеля уже не было рядом с нами на чердаке. Как потом выяснилось, он убежал за врачами и, поскольку, выскочив из парадной, уперся в здание отдела милиции, то был тут же схвачен стоящими на крыльце милиционерами, у которых и попросил вызвать врачей. Те вызвали скорую, но и сами полезли к нам в гости.

Если сказать точнее, то чердак этот был не наш. Его присмотрели местные бомжи и затащили с помойки наверх всякую утварь, которая могла пригодиться для проживания.

Эта девятиэтажка была кооперативным домом, выглядевшим очень презентабельно. Сложена из красного кирпича. Поэтому ее не требовалось облицовывать штукатуркой, скрывая строительные дефекты. Никому в голову не могло придти, что на чердаке обосновался целый бездомный коллектив.

Делить с бездомными нам было нечего. Мы приходили сюда днем. Вечером бомжи нас выгоняли. Сначала они ругались, улавливая в воздухе запах ацетона. Читали лекции, что токсикомания до добра не доведет.

Среди них была даже какая-то бывшая учительница и профессор, которые в этом разбирались. Нам было смешно слушать нравоучения от грязных нечесаных ободранных бродяг, воняющих помойкой сильнее и противней, чем наши задавленные и разбитые камнем тюбики с клеем. И мы откровенно смеялись им в лицо, потешаясь над благозвучной хорошо поставленной речью, которая, как нам тогда казалось, звучала, словно из загробного мира. Отдавала падалью растерзанного интеллекта, брошенного здесь за ненадобностью.

Шмель, точнее Сашка Шмелев, быть может, в тот момент уже видел себя милиционером или Павликом Морозовым, которого нам ставили в пример на школьном уроке. Когда вел за собой целый отряд блюстителей порядка пробирающихся в наше убежище. Жаба к тому времени уже совсем побелел, и его лицо слилось с прозрачностью мешка, слегка запотевшего внутри и теперь конденсирующего на себе оставшуюся влагу последнего дыхания.

Он был похож на маленького спящего космонавта, ожидающего прилета на далекую планету, где его разбудят и дадут задание. Разбудить его так и не смогли.