Подонок, ты будешь думать, что меня больше нет...

Коленки пробило болью. Кожу на плече обожгло от того, что я ее сильно расцарапала и рот наполнился кровью. Я сильно прикусила язык и разбила губу. Но намного хуже было то. что у меня откололся кусочек бокового зуба и я острым краем буквально разорвала себе язык. Как же мне было больно.

Я попыталась встать, но тут же зашипела, ощущая, как хрустнула коленка, которой я ударилась о ступеньку.

— Больно… — сорвалось с моих губ. Хватаясь за перила, я попыталась сесть, переводя свой взгляд на Винченсо.

Сжимая в руке мою толстовку, он большим пальцем медленно водил по сгоревшей ткани. Услышав мой возглас, Медичи поднял глаза, в которых теперь виднелось нечто острое. Но режущее не меня, а его.

Винченсо поднес к губам сигарету и. сделав последнюю тягу, сказал:

— Как же мне хочется убить тебя, Фелиса, — после этих слов, он отшвырнул в меня тлеющую сигарету.

Немного горящего табака попало мне на лицо, но его я быстро смахнула, получив лишь покраснения на коже. Сам же окурок упал мне в волосы и я сразу не смогла его достать. Несколько прядей пригорело и стал ощутим запах чего-то жженого.

Когда я уже достала сигарету и отшвырнула ее в сторону, поняла, что Медичи больше не было рядом. Зато, я увидела как его машина, так же резко и агрессивно отъезжала от университета.

Я пыталась встать, но коленку пробивала невыносимая боль, из-за которой я хрипела, стонала и вновь падала на ступеньки. Кровь текла со рта, стекая на подбородок, а потом и на рванную майку, из-под которой теперь был виден лифчик.

Холод и невыносимая боль. Я ощущала себя разбитой и растоптанной. Никому не нужной, ведь даже те несколько студентов, которые прошли мимо, помогать мне не желали. Наоборот, они отворачивались так, словно меня вовсе не существовало.

Но, словно в защитном рефлексе, я отторгала жалость и моральную горечь. Все, что я ощущала сейчас, это невыносимую злость и жгучую ненависть к Медичи, которые достигли своего пика. Сейчас я желала ему смерти.

Раз за разом я пыталась встать на ноги, но, поняв, что пока что не могу этого сделать, несколько минут смиренно сидела. Вытирала кровь с лица тыльной стороной ладони и старалась привыкнуть к боли.

Ко мне все так же никто не подходил. Да и двор из-за ливня все еще был практически безлюдным. Лишь спустя минут пятнадцать, несмотря на то, что ступеньки были влажными, кто-то сел рядом со мной.

Сначала я ощутила, как мужская рука коснулась моих волос, которые на дожде начали крутиться, а потом я увидела во второй руке этого человека ту самую папку с результатами анализов и со справками от врачей. Только после этого я обернулась к тому, чью грубую ладонь все еще ощущала в своих волосах.

Конец первой части Ощутив, как от прикосновения грубой ладони к моим волосам по коже пробежались колючие мурашки, я тут же обернулась и посмотрела на того, кто сидел рядом со мной.

— И как же так получилось, что ты жива и теперь находишься тут вместо Фелисы? — в глазах Батисты, как всегда, не было ни одной эмоции. Полнейшая темнота и мрак.

Но я физически почувствовала, с каким тяжелым вниманием парень всматривался в мое лицо, продолжая пальцами сжимать мокрые пряди волос.

— ТЫ… — я запнулась. Батиста застал меня врасплох и первые несколько секунд я не знала, что сказать. Тем более, мне было тяжело думать от того, что нерв в сколотом зубе невыносимо сильно ныл, чуть ли не разрывая голову на части болезненными ощущениями.

Не получив ответа, Батиста склонился надо мной, так, что теперь наши лица разделяло лишь несколько сантиметров. От того, как парень всматривался мне в глаза, словно в этот момент намеревался поглотить душу, мне стало не по себе.

Вот же жуткий тип.

— Отвечай, Ромола, — сказал он, после нескольких секунд молчания.

— Отпусти, — прошипела и. в надежде увеличить расстояние между нами. уперлась ладонями в торс парня.

— Как ты осталась жива? И почему притворяешься Фелисой? — спросил Батиста. От меня он все же отстранился и отпустил волосы.

На Батисту я посмотрела из-под лба. Нервно и настороженно. Словно маленькая собачонка на огромного ротвейлера. Мне было очень больно, а боль провоцировала во мне вспышки лихорадочной взбудораженности.

— О чем ты? — хриплый голос и рефлекторный ответ В нем сработало мое заветное правило — всегда и всем говорить, что я Фелиса. В этом состоянии я только и могла, что доверяться своим инстинктам. Правда, уже начинала чувствовать, что они не работают.

— Можешь больше не притворяться, — сухо сказал парень. — Я все равно узнаю правду.

Батиста не являлся голословным и я понимала, что если он захочет, узнает все. Вот и пришел конец моему прикрытию. Сейчас уже не было смысла притворяться и продолжать эту нелепую игру.

Может, это и к лучшему. Мне было слишком больно и паршиво, чтобы продолжать держать на лице маску своей сестры.

За последнее время я привыкла вести себя, как Фелиса, но в этот момент, несмотря на паршивость состояния, расправила плечи и выпрямилась. Даже говорить стала более уверенно и громко. Наконец-то я стала самой собой.