Я рассказал ему о том, что пришел к буддизму с противоположной стороны. Возможно, это неудивительно для человека, работающего на телевидении, но мне никогда не приходил в голову вопрос о значимости существования. Я никогда не ощущал себя пустым или нереальным. «Наоборот, – сказал я. – Я чувствую себя слишком реальным. До сих пор не могу отделаться от детской уверенности в том, что мир вокруг создан для моего блага, и ничто не происходит за пределами прямой видимости. Может ли это помешать мне быть буддистом?»
Его это позабавило. «Конечно, нет, – ответил он со смехом. – Ваша личность отличается от моей. Когда я об этом думаю, я занимаю позицию интроверта. Вы же говорите как экстраверт, и у вас есть энергия, энтузиазм и задор». Буддизм, сказал он, подходит обоим типам личности.
Я спросил, что должен знать новичок, чтобы углубиться в этот мир. Вообще-то я не хотел становиться буддистом, я просто хотел подавить свое эго. Эпштейн рассказал мне, как после вводного курса религии в Гарварде он познакомился с группой молодых людей, интересующихся восточной духовностью. Многие из них потом стали влиятельными преподавателями и писателями и популяризовали дхарму в Америке. Он предложил мне почитать некоторые книги и назвал фамилии. Я быстро записывал в телефон и обратил внимание на то, что почти все фамилии были еврейскими: Голдштейн, Гольман, Корнфельд, Зальцберг. «Это целая субкультура», – сказал он. У группы даже было свое название: Джю-Бу[30].
Звучало потрясающе. Они встречались в престижных северо-восточных университетах, а также во время безбашенного веселья по всему субконтиненту. Марк предполагал, что многие из этих молодых евреев выросли в далеком от религии окружении, поэтому чувствовали какую-то духовную дыру в своей жизни. Было признано, что культурная предрасположенность к волнению также стала поводом их коллективного тяготения к буддизму. Последующие десятилетия Джю-Бу сыграли важную роль в передаче мудрости Востока в понятном для западной публики виде. В основном они сделали ее менее иерархичной и молитвенной. Марк упомянул, что он и его товарищи проводят семинары, посвященные буддизму. «Походите на какие-нибудь из этих мероприятий, – посоветовал он, – пока Вам не станет скучно».
Я рассмеялся. Мне нравился этот человек. Его фотография не вызвала у меня интереса, а он оказался тем, кто мог стать моим другом. Мы, конечно, странно смотрелись рядом. Он был на 20 лет старше меня и гораздо симпатичнее. Но мы могли найти общий язык. Он был профессиональным слушателем, а я – профессиональным оратором. У нас была Бостонско-Нью-Йоркско-еврейская культурная общность. Он не был непонятным, как Толле или Чопра. Он мог бы быть моим дядей. Я хотел с ним подружиться, но еще больше я хотел получить то, что у него было. Не какое-то неловкое якобы неразрушимое самообладание, а простая уверенность. Он не отрицал свою нервозность, но считал ее забавной, а не мучительной.
В этот момент разговора – по крайней мере с Толле или Чопрой – я бы уже попросил практического совета и получил в ответ целую кучу бесполезных слов. Доктор Эпштейн же мог выписать вполне четкий рецепт. Этим буддисты в корне отличались от гуру самопомощи – у них действительно был план. И это не было трюкачеством: не требовало участия в дорогих семинарах или любого другого вложения денег. Это было бесплатно. Требовалось только решительное внутреннее движение в стиле джиу-джитсу, которое позволяло оказаться прямо перед мерзавцем в твоей голове и мирно его обезоружить.
Однако была одна большая проблема. Я отказался принимать этот план.
Сила негативного мышления
Моя все более усиливающаяся неприязнь ко всему, связанному с Нью-Эйдж и хиппи, началась еще в середине 70-х, когда мне было 5 лет. Мои родители, еще не совсем оправившиеся после Эры Водолея[31], послали меня в класс детской йоги в местной начальной школе. Я пришел туда в «тафскинз» (это такие детские джинсы, которые невозможно было порвать). Учительница, которая осталась в моей памяти похожей на мечтательного богомола, объявила мои штаны недостаточно эластичными для упражнений. Прямо перед остальными детьми она заставила меня снять их и делать «приветствие солнца» в чудесных белых трусиках.
Мои детские травмы включали в себя также обязательные поездки на природу и походы в заплесневевшие магазины здорового питания. Потом все усугубилось годами в колледже Колби – маленькой свободной школе искусств в центре Мэн, где парни из Массачусетса и Коннектикута в банданах и спортивных кедах заставляли меня слушать бесконечное бренчание гитары Джерри Гарсии.