Подонок в вашей голове. Избавьтесь от пожирателя вашего счастья!

Когда обязательные темы закончились, я решил, что пора переходить к сложным вопросам. Я приготовился к прыжку. Я осознавал, что во рту сухо, а в животе все сжимается. Трудно поверить, но из всех людей мира меня заставляла нервничать Пэрис Хилтон.

– Не беспокоит ли Вас иногда, – спросил я, – что люди, которые идут по Вашим следам, как, например, Ким Кардашян, затмевают Вас?

Как только я задал вопрос, на ее лице появилось выражение «К чему этот вопрос?». Однако, как только я замолчал и настало время отвечать, она сразу уверенно ответила: «Вовсе нет».

– Недавно обсуждали то, что рейтинги Ваших шоу снизились. Не расстроило ли это Вас?

Все еще спокойный ответ: «Нет».

И вот мой сногсшибательный вопрос: «Нет ли у Вас тревоги, что Ваше время уже прошло?»

Она выдержала паузу, взглянув на своего пресс-атташе, а затем издала негромкий выдох, поджав верхнюю губу. А потом она встала и просто ушла. В кадре остался только я, ерзающий на стуле с невольной ухмылкой.

В теленовостях приветствуется любой скандал. Но этот получился довольно странным. Хилтон не отключила свой микрофон, прежде чем разразиться проклятиями. Она подошла к охране, словно к ней на улице пристал какой-то оборванный бродяга. И все же я был уверен, что, к счастью или к несчастью, мы запечатлели редкий момент.

Хилтон и ее люди тоже это понимали. Дальше последовал один из самых долгих и странных часов моей жизни. Мы выключили камеры, и на нас обрушились сама светская львица, ее пресс-атташе и ее менеджер. Хилтон назвала меня грубым и несправедливым, а мой вопрос – глупым. В какой-то момент она повернулась ко мне и сказала: «Вы разговариваете со мной, словно я Тара Рид».

Ее менеджер хотел тайком принудить нашего оператора отдать пленку, но тот отказался. Пэрис и сама потребовала, чтобы мы не использовали материалы. Кажется, она не очень понимала, что я не работаю на нее, что я репортер, а не один из работников ее реалити-шоу. Я твердо стоял на своем, хотя был гораздо менее спокоен, чем казался. Иногда меня просто переполняла абсурдность ситуации: я ругаюсь с узнаваемым всеми человеком.

На самом деле, не я принимал решение о том, будем ли мы использовать материалы. Садясь на ночной рейс в Нью-Йорк, чтобы на следующее утро выйти в эфир в передаче «Доброе утро, Америка», я получил указание продюсеров сделать две версии сюжета, которые я назвал «Безопасная версия» и «Крайняя мера».

Когда мы приземлились, я проверил почту и узнал, что выбрали правду-матку. В самом начале передачи показали, как Хилтон уходит, а потом кадр обрывался рекламной паузой прямо перед моим сюжетом. После эфира продюсеры и ведущие выразили одобрение. Я ушел из студии довольным.

Я поехал домой поспать несколько часов. Когда я проснулся, сюжет был повсюду. Каждое издание на Земле сообщило об этом. Я нашел в Интернете выпуск передачи «The View», в которой Джой Бехар назвала меня «грубым». У меня сердце упало.

Каким бы это ни было абсурдом, это поставило передо мной несколько вопросов касательно моей политики сострадания. Допустил ли я серьезное нарушение? В конце концов, я знал о вероятности того, что после моего вопроса Хилтон может встать и уйти. Я даже в каком-то смысле надеялся, что это произойдет. Но был ли я по-настоящему груб с ней? Я пытался ободрить себя мыслью, что она все-таки общественная личность, и вопрос о том, прошло ли ее время, все равно обсуждался в блогах. Я всего лишь спросил ее о том, что уже появилось в средствах массовой информации. Конечно, мне не удалось полностью убедить себя этими аргументами.

И здесь на поверхность всплыл более важный вопрос: совместима ли журналистика (а по большому счету, это касалось любой профессии с высокими ставками) с метта? Моя работа вынуждала меня задавать провокационные вопросы, «завести курок», как мы это называем, и часто это было не очень мило.

Этот вопрос несовместимости стоял на грани. Он мог выскочить в виде профессиональной нештатной ситуации. После всей моей болтовни о том, как буддизм помогает держать себя в руках, какие замечательные сверхспособности дает медитация и бла-бла-бла, я мог сесть на собственную петарду. Я был на грани какой-то фатальной ошибки, и эта ситуация требовала радикальных решений.

Спрячь свой дзен

Электронное письмо пришло, когда я качался на волнах звуков ситара в украшенном и приятно освещенном холле отеля «Интерконтиненталь» в Нью-Дели. Был 2010 год, и я снимал репортаж в Индии о недобросовестной кустарной медицине.

Тем временем в нашем офисе происходили очередные катаклизмы. После нескольких месяцев разгоряченных прений «кто же заменит Дэвида Уэстина» мы в конце концов получили официальное объявление от директора АВС. Моего нового начальника звали Бен Шервуд.