Подонок в вашей голове. Избавьтесь от пожирателя вашего счастья!

Выпивка перешла в ужин. Первое свидание перешло во второе. Три месяца спустя Бьянка переехала ко мне. Еще через два месяца мы завели двух кошек. Когда мы позвонили моим родителям, чтобы спросить рекомендацию хорошего ветеринара, мой отец (который не только постоянно беспокоился, но говорил умные вещи) поинтересовался, когда у нас помолвка. Кошки тут же стали темой для шуток среди моих друзей на работе, которые думали, что это все женские штучки (забывая про знаменитых любителей кошек среди мужчин вроде Эрнеста Хемингуэя, Уинстона Черчилля и Доктора Зло). Когда Крис Куомо услышал про моих питомцев, он прислал письмо с фразой: «Ты теперь писаешь сидя?»

Будучи вечным ипохондриком, полезно иметь под рукой врача.

Что еще важнее, после 10 лет одинокой жизни мне было странным образом приятно возвращаться в постель после ночной пробежки в уборную и видеть там двух кошек и человека, которые имели полное право на эту территорию.

Бьянка превращала меня в балагура. Мне никогда и ни с кем не было так легко. Я пел песни, маршируя по квартире с недовольными кошками на плечах. Я придумывал им глупые прозвища. Когда она сидела в гостиной и пыталась работать, я исподтишка с помощью приложения включал в той комнате «Steppenwolf»[15] и с дурацкой улыбкой ждал, когда она войдет, цокая языком.

Она была великолепной во всех возможных смыслах. Мои родители ее обожали (конечно, профессиональная общность имела большое значение). К ней я обращался раньше, чем к остальным, с любым вопросом – от выбора галстука до конфликтов на работе. Она была единственной женщиной, с которой я мог представить себе создание семьи.

Я никогда до этого не влюблялся – я миллион раз жаловался на это Бротману. Я боялся, что просто не способен на это чувство, будучи слишком занятым собой. Все говорили: «Еще увидишь», но я никогда не «видел». А теперь внезапно это случилось. Огромным облегчением было найти в себе искреннее желание заботиться о Бьянке, о ее жизни и карьере, а не все время посвящать себе. Я чувствовал, что она мудрее и добрее меня, и я мог у нее этому научиться.

Романтическая история после десятилетий бесцельной холостяцкой жизни была глотком свежей воды посреди пустыни существования. С другой стороны, теперь я сосредоточил все свои невротические силы в работе. Бьянка не могла не заметить, что иногда по ночам я вставал и мрачный выходил из комнаты. «Что случилось?» – спрашивала она. «Ничего», – бурчал я, в один прыжок оказывался на диване, включал телевизор и пересматривал свой последний репортаж, который меня неизменно разочаровывал. Иногда я погружался в себя на несколько часов или – что еще хуже – срывался на нее без причины. Понятно, почему Бьянку огорчало такое поведение. Она не принимала это на свой счет, но как врач хотела привести все в порядок, и ее расстраивало, что она не может этого сделать.

Нельзя сказать, что она не понимала моей идеи «платы за успех». Все-таки эта женщина была лучшей студенткой в медицинском колледже и попала в специальную программу ординатуры, но все еще чувствовала, что должна стараться больше, чем остальные. Разумеется, она тоже приходила домой выжатой, но ее стресс был совершенно другого свойства. Она могла плакать из-за горя какого-нибудь пациента, я же жаловался на то, что кто-то из корреспондентов получил сюжет, который я хотел сделать.

Больше всего в моей работе Бьянку раздражала моя ненормальная привязанность к телефону. Я не выпускал его из рук, когда мы обедали, когда мы смотрели телевизор на диване. Он даже ночью лежал на тумбочке возле кровати. Она замечала, как я поглядываю на экран во время разговора, и бросала неодобряющий взгляд. Она говорила, что это все равно как выйти из комнаты в этот момент. В конце концов она убедила меня убирать ненавистный предмет (вместе с зарядным устройством) подальше, пока мы спали.

* * *

Одной из тех вещей, для которых мне нужен был телефон, были письма Теду Хаггарду. Примерно раз в месяц я писал ему, отчаянно пытаясь добиться эксклюзивного интервью, надеясь, что он вышел из своего укрытия. Помимо журналистики, меня очень интересовало, где он и чем занимается.

Почти через год он ответил мне. Когда мне удалось до него дозвониться, он рассказал невероятные вещи. Человек, помещенный на 11-е место в списке самых влиятельных евангелистов Америки, теперь жил со своей семьей в убогой лачуге в Аризоне, продавая страховки, чтобы прокормить себя. Что примечательно, его жена Гейл решила остаться с ним.

Несколькими месяцами позже, студеным январским утром в Нью-Йорке мы с Тедом начали его первое интервью для службы новостей со времени скандала.

Я сильно нервничал, и это было заметно. Явный признак того, что я нервничаю – мое лицо выглядит уставшим. И в тот день я действительно выглядел очень уставшим. Я пытался подпрыгивать и приседать, хлопать себя по щекам и стоять на морозе, но это не помогало. Мне просто было скверно думать, что предстоит интервью, в котором нужно будет противостоять человеку, которого я знаю и люблю.