— Нельзя никого бить, Поля. Мама тебе говорила.
— Он не мой папа! Он плохой! Я думала папа, а он нет…плохой! Плохой! Ты говолила папа сколо у нас появится…а его нету. Не папа…не папа. Плохой! Где наш папа? Где он?
Обошел ребенка, открыл дверь и выскочил в коридор. Наконец-то вздохнул полной грудью. Быстрым шагом сбежал по лестнице, выскочил на улицу. Что ж это за трындец какой-то? Почему его так срывает? Почему рядом с ней ни дышать, ни смотреть, ни пить, ни есть.
Глава 10
Первые месяцы я хотела избавиться от нее. Хотела любыми способами стереть любое напоминание об этом изверге, боялась его наследственности, ненавидела малышку за то, что связывает меня по рукам и ногам. Всю беременность я нервничала, пропускала анализы, не стала на учет в консультацию. Я думала о том, что эта беременность может помешать мне забрать мою Дашу. Ведь Даша уже была, она уже поселилась в моем сердце, а ребёнок эфемерен. Он как что-то принадлежащее его отцу. Чужеродное. Не мое.
До первого крика в родильном зале, до первого взгляда в сморщенную мордашку и осознание, что я влюблена. Что больше никогда в жизни не буду принадлежать себе и никого, никогда не смогу любить сильнее, чем это маленькое существо. Взяла на руки, прижала к груди и…поняла — ОНА МОЯ. Прежде всего. Ее отец принимал в ней самое примитивное участие. И никогда не будет претендовать на нее. Это была безмерная радость — ведь Галаи от нас отказались.
— Почему он кличал на тебя?
— Мы поссорились. Взрослые тоже иногда ссорятся.
— Он злой и класивый. Лазве класивые бывают злыми?
Я успехнулась и поправила плюшевое одеяло. Прилегла рядом с Полей.
— Бывают. Но он не злой…просто обижен.
— Он к нам еще плидет?
— Возможно.
— Ладно. Ласкажи мне сказку пло Клошечку Хавлошечку и я буду спать.
— Про Хаврошечку не буду. Ты всегда плачешь.
— А ты плидумай холоший конец.
— Хитрая какая.
— Плидумаешь?
— Придумаю. Закрывай глазки и слушай.
Она уже давно спала, а я не могла уснуть. Все время невольно терла между собой пальцы, которыми касалась его спины. Как будто на них все еще осталось ощущение юношеской кожи. Она у него горячая, гладкая, шелковистая с золотистым отливом. И руки…не как у мажора, а грубые с выпирающими костяшками, жесткими ладонями. Не знай я Галаев могла бы подумать, что ему приходилось работать физически. В нем была какая-то зверская, примитивная привлекательность. Хищная, ядовито-сексуальная, вызывающая, харизматичная внешность. Торчащие в вечном беспорядке черные волосы, толстые брови, раскосые глаза, высокие, широкие скулы и большой, чувственный рот.
У него красивое тело. Юное, мужественное, поджарое. С стальными мышцами, выделяющимся прессом. Почти безволосая грудь и тонкая полоска от пупка под широкий кожаный ремень, чуть ниже под ширинкой внушительная выпуклость.
И взгляд. Волчий, дикий, необузданный. Пробирает до костей. Когда руками своими сгреб меня, сдавил, выдыхая мне в лицо. По всему телу дрожь прошла. И, нет, не отвращения. А незнакомая, будоражащая, огненная волна зацепила соски, скатилась к низу живота и разлилась истомой в промежности. От неожиданности я оторопела. Мне захотелось его ударить, сделать ему больно. Чтобы отрезветь… я ведь не могу к этому мальчишке вот так. Не могу ощущать…возбуждение? Он противен, он ненавистен …он…Он спас мою дочь. Вот так вот просто. В разгар нашей ссоры, не раздумывая, еще до того, как я поняла, что происходит просто взял, закрыл собой и упал с ней на обочину.
Он мог погибнуть вместе с ней. Но даже не подумал об этом. Промакивала его щеку и смотрела в эти зеленые глаза. Острые, жгучие…как будто разрезают на мне одежду. Трогают тело, жгут мою кожу. Мне почему-то казалось, что эти нервные руки с длинными пальцами умеют ласкать женское тело. И…это рот. Как близко он от моих губ. Если поцелует я …что я сделаю? И перед глазами адские картинки бешеного поцелуя, как сдирает с меня одежду и берет прямо там на кухонном столе…О, боже! Я ведь никогда ничего подобного не испытывала. После Боди…секс стал чем-то неприятным, отталкивающим, болезненным. Я даже не занималась мастурбацией, потому что мне не о чем и не о ком было фантазировать, а мои воспоминания только усугубляли мою якобы фригидность.