Подожди до весны, Бандини

– Лучшая постель, в какой доводилось спать. Прекрасная постель, очень мягкая.

Она зашла в комнату и присела на краешек кровати, слегка подпрыгнув на ней, пробуя.

– Ух ты, – сказала она. – Мягче моей.

– Очень хорошая постель, нормальная.

Она поколебалась, затем встала. Глаза ее откровенно встретились с его взглядом.

– Вы же знаете, вы здесь как дома. Я надеюсь, вы останетесь.

Ну что он должен был на это сказать? Он молча встал, умом нащупывая подходящий ответ.

– Я заплачу вам за постой и еду, – сказал он. – Сколько бы вы ни назначили, я заплачу.

– Ах, что за идея! – ответила она. – Не смейте и предлагать! Вы – мой гость. У меня здесь не пансион – это мой дом.

– Вы хорошая женщина, миссис Хильдегард. Прекрасная женщина.

– Чепуха!

И все равно он уже решил с ней расплатиться. Два-три дня, пока лицо не заживет… По два доллара в день… И ничего другого.

Но ее беспокоило еще кое-что.

– Нам следует быть очень осторожными, – сказала она. – Знаете, какие у людей языки.

– Знаю, как не знать, – ответил он.

Но и это было не все. Она засунула пальцы в карман сорочки. Ключ с цепочкой из четок.

– Это от боковой двери, – сказала она.

Она уронила ключ в его раскрытую ладонь, и он присмотрелся, делая вид, что этот ключ – самая необычная штука на свете, но то был всего-навсего ключ, и немного погодя он запихал его в карман.

И еще: Вдова надеется, он не будет возражать: ведь сегодня Рождество, и днем она ожидает гостей. Рождественские подарки и прочее.

– Поэтому, наверное, лучше всего будет…

– Конечно, – перебил он. – Я знаю.

– Сильно спешить не нужно. Через час или около того.

С этими словами она вышла. Размотав полотенце, он сел на кровать и в недоумении потер затылок. Снова поймал свое мерзкое отражение. Dio Christo! Судя по всему, он выглядит еще хуже. Что же ему теперь делать?

Неожиданно он увидел себя в новом свете. Глупость его положения отвратительна. Что же он за осел, раз позволил водить себя за нос из-за того якобы, что кто-то придет в этот дом? Он не преступник; он – человек, и притом – хороший человек. У него есть профессия. Он член профсоюза. Гражданин Америки. Отец семейства, у него есть сыновья. Дом его – недалеко отсюда; может, дом ему и не принадлежит, но это все же его дом, его собственная крыша над головой. Что это нашло на него, если он таится и прячется, как убийца? Он поступил неправильно – сеrtamente,

– но найдите на земле мне человека, кто бы так никогда не поступал.

Ну у него и рожа – ба!

Он стоял перед зеркалом и презрительно щерился. Одну за другой отслоил повязки. Есть вещи и поважнее лица. Мало того – через несколько дней оно будет как новенькое. Он не трус; он – Свево Бандини; превыше всего прочего – мужчина, и храбрый притом. И как мужчина он встанет перед Марией и попросит ее простить его. Не выклянчит прощения. Не вымолит. Прости меня, скажет он. Прости меня. Я поступил неправильно. Такого больше не случится.

От решимости этой сквозь него пробежала дрожь удовлетворения. Он схватил пальто, натянул на самые брови шляпу и тихонько выскочил из дома, не сказав Вдове ни слова.

Рождественский день! Он кинулся на него грудью, вдыхая его полными затяжками. Что это будет за Рождество! Как чудесно терпеть мужество собственных убеждений. Великолепие собственной храбрости и мужской чести! Дойдя до первой улицы города, он увидел шедшую навстречу женщину в красной шляпке. Вот испытание для его лица. Он расправил плечи, выпятил подбородок. К его восхищению, женщина даже не взглянула на него, едва бросив первый мимолетный взгляд. Остаток пути домой он насвистывал «Adeste Fidеles».

Мария, я иду к тебе!

Дорожка к дому не расчищена. Хо, значит, дети отлынивали от работы, пока его не было. Что ж, он немедленно положит этому конец. Отныне все пойдет по-другому. Не только он сам, но и вся семья перевернет новую страницу – прямо с сегодняшнего дня.

Странно, передняя дверь заперта, шторы опущены. Вообще-то не странно: он вспомнил, что в Рождество в церкви служат пять Месс, последняя – в полдень. Мальчишки наверняка там. Мария, однако, всегда на Рождество ходила к полунощной. Она, значит, должна быть дома. Он безуспешно побарабанил в дверь. Обошел дом к черному ходу – тоже заперто. Заглянул в кухонное окно. От чайника на печке подымалась струйка пара – значит, кто-то определенно дома. Он постучал еще, на сей раз – обоими кулаками. Ответа нет.

– Какого дьявола, – проворчал он, огибая дом еще раз, к окну собственной спальни. И здесь шторы задернуты – окно, однако, приотворено. Он поцарапал по нему ногтями, зовя ее.

– Мария. О Мария.

– Кто это? – Голос изнутри был сонным, усталым.

– Это я, Мария. Открой.

– Чего тебе нужно?

Он услышал, как она встает с постели, как передвигается кресло, будто на него наткнулись в темноте. Штора с одной стороны приподнялась, и он увидел ее лицо, заспанное, глаза неуверенные, прячутся от слепящего снега. Он поперхнулся, хохотнул от радости и страха.

– Мария.

– Уходи, – сказала она. – Я тебя не хочу. Штора снова опустилась.

– Но Мария. Послушай!

Голос ее натянулся от возбуждения: