Подозреваемый

Крыша покрыта голубиным пометом, а ее скаты заросли мхом и лишайником. Очертания наростов напоминают окаменевшие растения, но на самом деле они скользкие и опасные.

– Возможно, это не важно, Малкольм, но, мне кажется, я немного понимаю, что ты чувствуешь, – говорю я, снова пытаясь достучаться до него. – Я тоже болен. Я не говорю, что у меня рак. Нет. И сравнивать наши болезни – все равно что сравнивать яблоки с апельсинами, но ведь мы все же говорим о фруктах, так?

Наушник в моем правом ухе начинает трещать. «Бога ради, что ты делаешь? – доносится до меня. – Перестань говорить о фруктовом салате и затащи его внутрь!»

Я вытаскиваю наушник. Теперь он висит у меня на плече.

– Ты ведь знаешь, люди всегда говорят: «Все будет хорошо. Все обойдется». Они говорят так, потому что больше ничего не могут придумать. Я тоже не знаю, что сказать, Малкольм. Я даже не знаю, что спросить. Люди в большинстве своем не представляют, как перенести чужую болезнь. К сожалению, еще не создали правил хорошего тона или списка рекомендаций и запретов. Вот тебя и встречают либо глазами, полными слез, словно говорящими: «Я не могу этого перенести и поэтому сейчас расплачусь», либо натянутыми шутками и притворно оживленными беседами. В иных случаях тебя полностью игнорируют.

Малкольм не отвечает. Он смотрит на крыши так, словно выглядывает из маленького окошечка башни, поднявшейся высоко в сером небе. Его пижама сшита из тонкого белого материала, простроченного синими нитками на манжетах и воротнике.

Глядя вниз между колен, я вижу три пожарные машины, две кареты «скорой помощи» и полдюжины полицейских. На крыше одной из пожарных машин лестница. Я ее раньше не замечал, но теперь наблюдаю, как она медленно разворачивается и начинает скользить вверх. Зачем они это делают? В это время Малкольм отталкивается спиной от ската крыши и приподнимается. Он сидит на корточках на самом краю, зацепившись пальцами ног за водосточный желоб, как птица на ветке.

Я слышу чей-то крик и не сразу понимаю, что это кричу я. Я ору изо всех сил. Я дико размахиваю руками, чтобы они убрали лестницу. Это я похож на самоубийцу, а Малкольм абсолютно спокоен.

Я нащупываю наушник и слышу, какой ад творится внутри. Бригада экстренной помощи вопит на начальника пожарных, который вопит на своего заместителя, который вопит еще на кого-то.

– Не делай этого, Малкольм! Подожди! – В моем голосе сквозит отчаяние. – Смотри на лестницу. Ее убирают! Видишь? Ее убирают.

Кровь стучит у меня в висках. Он все еще сидит на краю, сжимая и разжимая пальцы. Сбоку я вижу, как медленно поднимаются и опускаются его темные длинные ресницы. Сердце бьется, как у птички, в узкой груди.

– Видишь внизу того пожарного в красном шлеме? – говорю я, пытаясь проникнуть в его мысли. – Того с медными пуговицами на плечах? Как ты думаешь, каковы мои шансы доплюнуть отсюда до его шлема?

Мгновение Малкольм смотрит вниз. В первый раз он отреагировал на мои слова. Дверь слегка приоткрылась.

– Некоторые любят плеваться арбузными семечками или косточками от вишен. В Африке плюются навозом – ужасно противно. Я где-то читал, что мировой рекорд по плевкам навозом куду – около тридцати футов. Думаю, что куду – это что-то вроде антилопы, но не ручаюсь. Я предпочитаю старую добрую слюну, и дело тут не в дальности, а в точности.

Теперь он смотрит на меня. Качнув головой, я посылаю белый пенящийся шарик вниз. Ветер подхватывает его и относит вправо, разбивая о лобовое стекло полицейской машины. В молчании я оцениваю плевок, пытаясь понять, почему промахнулся.

– Вы не учли ветер, – говорит Малкольм.

Я глубокомысленно киваю, словно не слыша его, но внутри у меня, там, где еще не все замерзло, разливается теплый свет.

– Ты прав. Эти здания образуют что-то вроде туннеля для ветра.

– Не ищите оправданий.

– А ты даже не пытался.

Парень смотрит вниз, обдумывая положение. Он обхватил свои колени, словно пытаясь согреться. Это хороший знак.

Через секунду плевок вылетает из его рта и падает вниз. Вместе мы наблюдаем за его полетом, почти желая, чтобы он не отклонялся. Он попадает прямо между глаз телерепортера, и мы с Малкольмом в едином порыве стонем от радости.

Следующий мой плевок безобидно приземляется на ступеньку. Малкольм спрашивает, можно ли сменить цель. Он снова хочет попасть в телевизионщика.

– Жаль, что у нас нет водяных бомб, – говорит он, упираясь подбородком в колено.

– Если бы ты мог облить водой любого человека в мире, кого бы ты выбрал?

– Родителей.

– Почему?

– Я больше не хочу химии. С меня довольно. – Он не вдается в подробности. Это и ни к чему. Не много существует процедур с худшими побочными эффектами, чем химиотерапия. Тошнота, рвота, запоры, анемия и упадок сил доведут кого угодно.

– А что говорит онколог?

– Говорит, что опухоль уменьшается.

– Это хорошо.

Он сухо смеется: