Подозреваемый

К черту все это! Я покончил с вежливостью.

– Зачем мне было убивать Кэтрин? – кричу я. – У вас есть мое имя в дневнике, телефонный звонок в мой офис – и нет никакого мотива. Занимайтесь своим делом. Сперва найдите улики, а потом выдвигайте обвинение.

Следователь помоложе ухмыляется. Я понимаю, что что-то не так. Руиз открывает тонкую зеленую папку, лежащую перед ним на столе, извлекает оттуда ксерокопию и подталкивает ее ко мне.

– Это письмо, датированное девятнадцатым апреля тысяча девятьсот девяносто седьмого года. Оно адресовано старшей медсестре больницы Ройал-Марсден. В этом письме Кэтрин делает заявление, что вы домогались ее в своем кабинете в больнице. Она утверждает, что вы загипнотизировали ее, обнажили ее грудь и пытались снять нижнее белье…

– Она забрала заявление. Я же говорил вам.

Мой стул с грохотом падает на пол, и я понимаю, что вскочил на ноги. Молодой следователь проворнее меня. Он не уступает мне в росте и полон решимости.

Руиз выглядит торжествующим.

Саймон держит меня за руку.

– Профессор О'Лафлин… Джо… Советую сохранять спокойствие.

– Ты что, не видишь, что они делают? Они искажают факты…

– Они имеют право задавать подобные вопросы.

Меня охватывает тревога. У Руиза есть мотив. Саймон поднимает стул. Я смотрю на стену невидящим взглядом, оцепенев от усталости. Левая рука дрожит. Оба следователя молча глядят на нас. Я сажусь и сжимаю руку коленями, чтобы унять дрожь.

– Где вы были вечером тринадцатого ноября?

– В Вест-Энде.

– С кем вы были?

– Один. Я напился. Я тогда узнал печальные новости о своем здоровье.

Мое заявление повисает в воздухе, словно порванная паутина, которая вот-вот к чему-нибудь прилипнет. Саймон первым нарушает тишину и объясняет, что у меня болезнь Паркинсона. Я хочу остановить его. Это мое дело. Жалость мне не нужна.

Руиз не теряется:

– Является ли потеря памяти одним из симптомов?

Я с облегчением смеюсь. Я и не хотел, чтобы он начал относиться ко мне по-другому.

– Где именно вы выпивали? – давит Руиз.

– В разных пабах и барах.

– Где?

– На Лестер-сквер, в Ковент-Гарден…

– Вы можете назвать эти пабы?

Я качаю головой.

– Может ли кто-нибудь удостоверить ваши передвижения?

– Нет.

– В котором часу вы вернулись домой?

– Я не вернулся домой.

– А где вы провели ночь?

– Не помню.

Руиз оборачивается к Саймону.

– Мистер Кох, вы не могли бы объяснить своему клиенту…

– Мой клиент показал в моем присутствии, что не помнит, где провел ночь. Он сознает, что этот факт не улучшает его положения.

Лицо Руиза непроницаемо. Он смотрит на свои наручные часы, оглашает время и выключает диктофон. Допрос завершен. Я перевожу взгляд с одного лица на другое, пытаясь угадать, что же будет дальше. Все кончено?

Женщина, фиксировавшая допрос на пленку, возвращается в комнату.

– Машины готовы? – спрашивает Руиз.

Она кивает и открывает дверь. Руиз выходит, а молодой следователь надевает на меня наручники. Саймон начинает протестовать, и ему вручают копию ордера на обыск. На обеих сторонах большими буквами напечатан адрес. Я еду домой.

Мое самое яркое детское воспоминание о Рождестве – это рождественское представление в англиканской школе Святого Марка, в котором я играл роль одного из трех волхвов. Причина, по которой оно запомнилось мне, заключается в том, что Рассел Кокрейн, игравший роль младенца Иисуса, так нервничал, что описался, и все протекло на голубые одежды Девы Марии. Дженни Бонд, очень симпатичная Мария, так рассердилась, что бросила Рассела головой вниз и заехала ногой ему в пах.

Из зрительного зала донесся общий стон, но он потонул в криках Рассела. Вся постановка рассыпалась, и занавес опустили раньше времени.

Фарс, разыгравшийся после этого за кулисами, оказался еще более потрясающим. Отец Рассела, крупный мужчина с пулеобразной головой, был сержантом полиции и иногда приходил к нам в школу прочитать лекцию о правилах дорожного движения. За сценой он загнал Дженни Бонд в угол и пригрозил подать в суд за нанесение увечий. Отец Дженни рассмеялся. Это было большой ошибкой. Сержант Кокрейн тотчас надел на него наручники и повел по Стетфорд-стрит в полицейский участок, где мистер Бонд и провел ночь.

Наша рождественская постановка попала в центральную прессу. «Отец Девы Марии арестован», – гласил заголовок в «Сан». «Стар» писала: «Младенец Иисус получает удар».

Я снова вспоминаю эту историю из-за Чарли. Неужели она увидит меня в наручниках в окружении полицейских? Что она подумает о своем отце?

Полицейская машина без опознавательных знаков выезжает из подземного гаража на свет. Сидящий рядом со мной Саймон прикрывает мою голову капюшоном. Сквозь мокрую шерсть я различаю вспышки фотоаппаратов и огни телекамер. Не знаю, сколько там всего фотографов и операторов. Я слышу их голоса и чувствую, как полицейская машина ускоряет ход.

Движение транспорта замедляется, и на Мэрилебон-роуд мы почти ползем. Кажется, прохожие сбавляют шаг и оборачиваются на нас. Я уверен, что они смотрят на меня и гадают, кто я такой и что делаю на заднем сиденье полицейской машины.

– Можно позвонить жене? – спрашиваю я.

– Нет.

– Она ведь не знает, что мы едем.