Подозреваются в любви

Она сейчас проснется и станет поднимать Степку в школу. Он, конечно, начнет вопить и брыкаться, а потом жалобно заскулит, выпрашивая «еще минуточку, ну, ладно, полминуточки!». А потом с видом великомученика поплетется в ванную, и сквозь шум воды оттуда донесется басовитое подвывание вперемешку с тонким фальцетом, выдаваемое за пение. Совсем недавно у Степки начал ломаться голос, и теперь он постоянно съезжал с цыплячьего попискивания на хриплый взрослый бас. Так щенята учатся лаять — неуверенно и одновременно с большим апломбом.

Будильник Степка не слышал или притворялся, что не слышит. Впрочем, как всегда.

Тогда Дашка встала и пошла на звук. И только в холле, наткнувшись на свое отражение в зеркале, она поняла, что сходит с ума.

Звонил телефон.

Лицо в зеркале казалось оплывшим — то ли от слез, то ли от валерьянки, которую Дашка запивала литрами воды.

Лицо в зеркале странно подергивалось, словно изнутри кто-то провел ток. Надо же, она и не почувствовала… Но зеркало врать не будет. Не хватало еще, чтобы и зеркало тоже…

А телефон все звонил, и хотя Дашка уже поняла, что это именно телефонная трель, трубку поднимать она не спешила. Гораздо интересней рассматривать свое отражение, которое не ударит, не скажет подлости при случае и не обманет ожиданий.

Морщин-то сколько! И какая-то пыль на волосах. Из-за этого дурацкого сна Дашка совсем себя запустила. Надо бы ванну принять, сходить в салон, в парикмахерскую, на массаж. И все будет здорово. А еще можно подтяжку сделать, завязать кожу узлом на затылке и сделать вид, что тебе восемнадцать. В восемнадцать, кажется, редко снятся кошмары.

Или она ошибается?

Все-таки нужно хотя бы причесаться. Телефонные звонки не прекращались, и от них в голове что-то ворочалось и толкалось, мешая сосредоточиться на расческе. Даже руки тряслись. И пыль с волос никак не хотела осыпаться. Да и не пыль это вовсе была. Седина, вот что. Полным-полно седых прядей. И как теперь жить? Разве живут с таким количеством седых волос? Надо посоветоваться с кем-то насчет этого, точно надо, иначе можно с ума сойти.

Она судорожно вцепилась в телефонную трубку.

Она знала, что боится, и знала, что сознательно погружается в свое безумие, только чтобы не столкнуться с очередной черной дырой. Лучше неизвестность. Однако будто кто-то пихнул Дашу в спину, подталкивая к телефону.

Вполне осязаемая надежда. Реальная, прочувствованная, запрятанная так далеко, что Дашка и не узнала ее сразу. Надежда подтолкнула ее к телефону и сомкнула ее пальцы на трубке, и сказала Дашкиным голосом «алле».

— Ну что, идиотка, переживаешь небось? — пробормотали еле разборчиво на том конце провода.

Даша громко втянула воздух ртом.

— Переживаешь, — констатировал голос. — И правильно делаешь. Сынок твой у нас, сучка! И денег за него не надо! Просто знай, что ты тварь, вот и все.

Все… все… все…

— Ау, кретинка! Лучше надо за сыном смотреть, поняла? И не вздумай в ментовку идти, овца подзаборная. Лимита ты голозадая, ясно? Тихо сиди и сопли на кулак мотай. Впредь будешь думать, как себя ставить выше всех! Думаешь, самая умная, да? А гляди, как вышло, в полной жопе ты, госпожа Комолова!

И застучали гудки.

Эй, надежда, куда ты, только не сейчас, пожалуйста, не уходи сейчас! Ну невозможно остаться наедине с тварью, лимитой и овцой подзаборной! И сопли наматывать на кулак невозможно — иссяк запас и слез, и соплей, и печальных вздохов. Есть только седые волосы и странный телефонный звонок. Он привел ее в чувство. Будет нетрудно, наверное, определить, откуда звонили. У них Степка, их выследят. И тогда плевать на суку, и овцу, и сочащуюся из трубки ненависть. А сейчас надо подумать.

Выходит, зря она кричала на Комолова. Ведь позвонили ей и ненавидят ее, Дашку, так ненавидят, что забрали сына. Зачем? Кому она навредила, в чем она провинилась, за что расплачивается ее мальчик?!

Дашка набрала номер мужа и быстро пробормотала несколько слов. Не давая ему возможности возмутиться или возразить, она нажала отбой, а потом отпустила клавишу. Как будто занято. Андрей приедет, не может не приехать после того, что она ему сказала. Он должен бросить свои никчемные поиски и поверить ей. Тогда Степку найдут.

— Так чей был голос — мужской или женский? — допытывался Никита, сидя на кухне Комоловых.

Андрей что-то бормотал себе под нос, будто вел сложные математические расчеты, а Дашка размахивала руками и с досадой повторяла, что ничего не понимает.

— Я не знаю, что за голос, не знаю! Я вообще не понимаю, кто мне мог звонить. Зачем? Я никому не нужна!

— Об этом потом подумаешь, — упрямо гнул свое Никита, — ты вспомни про голос. Может, что-то знакомое мелькнуло, а? Нотки там какие-то. Шепелявость, может? Или хрипота?

— Там шептали! — Дашка дернула плечом, будто стряхивая чью-то тяжелую ладонь. — Скорее даже бормотали, противненько так, гаденько. Знаешь, похоже на старческое брюзжание, озлобленное и завистливое.

— Старческое, значит, — удовлетворенно вздохнул Никита и окликнул Андрея.

Тот продолжал беззвучно шевелить губами, не реагируя на друга.