Подозрительная труба, Логика и Пунтиллятор Шмульдерсона

– Разумеется, нет, – ответил человек с лицом, удивительно похожим на мертвое лицо вождя мирового пролетариата, которое я видел в Мавзолее. Неожиданно вождь перестал грассировать и сменил интонацию:

– В системе нет живых людей. Единственное исключение – это Вы, но и то ненадолго. Кроме того, я не совсем Владимир Ильич, я его сегодняшнее воплощение.

– В каком смысле, воплощение? – спросил Валера.

– Сейчас я расскажу Вам по порядку. Родители назвали меня Яков. Отца звали Нохум-Бэр. А меня записали в метрики Яковом Наумовичем. С этим именем я прожил всю свою юность, пока по дурости не вступил в РСДРП и не стал двойником Владимира Ильича. Я был похож на него как брат-близнец. Товарищи по партии это заметили, и от некоторых из них поступили соответствующие предложения. Вот так я стал двойником Владимира Ильича. Я всегда подменял его, когда надо было выступать перед народом или принимать ходоков, короче, когда охрана не могла обеспечить безопасность вождя. И я, знаете ли, неплохо справлялся. Кроме того, мне везло. Самым скверным приключением в роли вождя для меня было ввертывание лампочки Ильича в деревне Кокушкино. Лампочка тут же перегорела и лопнула, и раздосадованные крестьяне меня сильно побили и изваляли в свинячьем навозе. Владимир Ильич очень смеялся, слушая мой рассказ, но мне тогда было совсем не до смеха.

– А как же Фанни Каплан? – спросил я.

– Фанечка промахнулась. Разумеется, намеренно. Она же знала, что это буду я! Свои люди у эсеров вовремя предупредили. Фанечка очень ревновала меня к Владимиру Ильичу. А я его – к Инессе Арманд. Боже, какая это была женщина! Однажды она приняла меня за него… Но Фанечка – еще и мой дгуг Когда я не сильно занят, я пгиглашаю ее в гости, и мы пгинимаем электгосмех и электгооггазм с ней вдвоем. Знаете ли, дегжимся за руки, вместе смеемся, вместе кончаем, вспоминаем дни нашей геволюционной молодости, Владимига Ильича, штугм Зимнего… Иногда мы вместе принимаем электрошок, слушаем Аппассионату, держим друг друга за руки, вместе скорбим и мучаемся от боли, переживаем, вспоминаем трагические дни революции, погибших товарищей. Бывает, мы приглашаем в гости некоторых из них, если только они не заняты несением службы по своему ярусу.

– Кого это – погибших приглашаете? – удивился Валера.

– Да-да, конечно! Это же так романтично! Понимаете, их воспоминания о революции обрываются в день их трагической гибели, а мы рассказываем им, что происходило дальше. Для них зто – как роман с продолжением. Представьте, многие из них слушают нас с интересом. Правда, других это уже мало волнует, они теперь больше озабочены проблемами системы, порядками на ярусе. Тоже, знаете ли, дел хватает!

– А почему Вас называют Рафаэль Надсонович? – спросил я.

– Это все Владимир Ильич! Такой был проказник, такой противный шалунишка! Вы знаете, я любил его, не как вождя, и даже не как человека. Я любил его как мужчину. И вот как-то, держа его в своих объятиях, в пылу любви я признался ему, что обожаю картины Рафаэля и стихи Надсона. С тех пор Владимир Ильич меня никогда иначе и не звал. Он сделал это имя и отчество моей партийной кличкой. Он тоже по-своему меня очень любил. Хотя один раз хотел расстрелять. Ему вдруг почему-то показалось, что я изменяю ему с Дзержинским. Однажды Владимир Ильич пошутил, что когда-нибудь я буду выполнять последнее и самое важное задание партии – лежать вместо него в мавзолее, который когда-нибудь построят. Ой, он был такой шалунишка, такой озорник!.. Мы тогда очень смеялись, а вот представьте себе – ведь так оно и вышло!

– Рафаэль Надсонович, – сказал Валера, – если Вы находитесь здесь, то кто же тогда лежит в Мавзолее? Вы же не можете быть одновременно в двух местах.

– Конечно, не могу. В Мавзолее сейчас лежит постбиологический препарат, полученный из тела Владимира Ильича и дополненный фрагментами тканей, взятыми от других тел. Правда, у этого препарата почти отсутствует сознание. Ведь как Вы знаете, Владимир Ильич умер, уже потеряв речь, в состоянии полного слабоумия. Перед смертью он мог только слабо шевелиться, пускать слюни и мычать «Наденька». К сожалению, именно это состояние сознания и зафиксировалось в постбиологическом препарате, добиться большего нам не удалось. Зато теперь там лежит, так сказать, подлинник, первоисточник живого марксистско-ленинского духа. Но тем не менее, было время, когда на этом самом месте лежал я…

– А как? То есть, почему, зачем?

– Да очень просто. Я уже говорил, что болезнь было очень тяжелой и разрушительной, и когда Владимир Ильич умер в Горках в двадцать четвертом году, его тело в результате болезни было в таком жутком состоянии, что не годилось ни на препарат, ни уж тем более, на витрину самого важного магазина в стране. И тут Лев Давыдович вспомнил про меня.

– Троцкий?