Подпесок

Да и какая все равно от моих молитв польза?

Уж точно они ни черта не помогли мне самому, – но помните? Я так ни разу и не удосужился помолиться о себе самом, точно? Хотя, может быть, в конечном счете, в этом и была цель. Я сам. Может, единственная настоящая причина моих молитв о других – призвать удачу для себя. Так ли оно было? Так ли? Нет. Никогда. Не так.

А может, молитвы на самом деле помогли.

Если задуматься, так это вполне вероятно, потому что дома Сара стала висеть на телефоне в замену былых марафонских тисканий на диване, Стив начал ходить, Руб немного подразобрался в себе, мама с батей вроде были всем довольны, и уж несомненно Ребекка Конлон была счастлива со своими мечтами о Дейле Перри…

Выходило, что у всех дела шли более-менее норм.

У всех, кроме меня.

Довольно нередко я ловил себя на том, что повторяю слово «бедолага» как ничтожное существо, каким я и был.

Про себя я скулил.

Ныл.

Хныкал.

Расчесывал себя изнутри.

Потом смеялся.

Над собой.

Это случилось, когда я гулял вечером после обеда.

Сосиски с грибами утрясались в животе, и при всей тоске, которую я всюду носил с собой, из меня прорывался какой-то странный смех. Отрывая ноги от земли, я улыбался, а потом наконец оперся рукой на телеграфный столб, передохнуть.

И, стоя у столба, я выпустил из себя этот смех, и люди, шедшие мимо, наверное, думали, я рехнулся, или обкурился, или еще под какой гадостью. Они смотрели на меня, будто спрашивая: «Чему это ты смеешься?» Но торопливо шли мимо, к своим жизням, а я стоял, замерев, посреди своей.

Вот тогда-то я и решил, что мне надо что-нибудь решить.

Мне надо было решить, что я буду делать, кем быть.

Я стоял у столба и ждал, чтобы кто-то что-то сделал, пока не понял, что кто-то, которого я жду, – это я сам.

Внутри у меня все онемело, едва ли не помертвело, ну прямо как будто боялось пошевелиться, ожидая моего решения.

Я выдохнул и сказал: «Ладно».

Большего и не требовалось.

Только одно слово. И, рванув домой, я знал, что намерен сделать: прийти, помыться, пробежать пять километров до дома Ребекки Конлон и спросить ее, не хочет ли она чем-нибудь заняться на выходных. Какая разница, кто что подумает? Мне было все равно, что скажут мать или отец, Руб или Стив, Сара или вы. Я знал, чего именно я хочу, вот и все.

– Сейчас же, – убеждал я себя на бегу, бросая плечи вперед и газуя, словно за механическим зайцем. И дурнота разливалась во мне, словно еда в животе превращалась в кислоту. Но все равно я не сбавлял ходу и заскочил в калитку и в дом – и увидел.

Сару на телефоне. Телефон.

«Да, телефон! – подумал я. – Ну конечно». Столько бежать, а потом говорить с ней лицом к лицу теперь казалось довольно страшным, так что возник новый план: дойти до ближайшей телефонной будки. Я выгреб у себя из стола немного мелочи, переписал из отцовского блокнота себе на руку телефон Конлонов и снова убежал на поиски телефона.

Во дворе меня догнал окрик:

– Эй! – Это был Стив, с крыльца. А я его даже не заметил, врываясь в дом. – Куда помчался?

Я остановился, но не стал отвечать. Я быстрым шагом вернулся к крыльцу, внезапно вспомнив, что он сказал мне в последний раз, когда говорил с крыльца, в тот вечер, когда мы с Рубом вернули знак «Уступи дорогу».

«Вы такие раздолбаи». Вот что он тогда сказал, и теперь, поднявшись на крыльцо, я наставил на Стива, который потягивался, откинувшись на перила, палец и сказал:

– Еще раз скажешь, что я раздолбай, я тебе рожу расквашу. – Я не шутил, и по лицу Стива было видно, что он это понял. Он даже улыбнулся, будто что-то такое знал. – Я боец, – закончил я, – а не раздолбай. Есть разница.

Еще на какую-то долю секунды я задержал на нем взгляд. Я совсем не шутил. Отвечал за каждое слово. Стиву это пришлось по душе. А мне еще больше.

Телефонная будка.

Я двинулся прочь, с одним стремлением.

Единственный недостаток телефонного плана: я нигде не мог найти будки. Я помнил будку в одном месте на Элизабет-стрит, но оказалось, что ее убрали. Оставалось только бежать, на этот раз в направлении Конлонов, и наконец километра через три я заметил телефон. Еще бы пара километров, и я в конце концов смог бы поговорить с ней лично.

– Ой, чувак. – У телефона я встал, упершись ладонями в колени. – Чувак.

Я совершенно неожиданно понял, что добежать до телефона было самой легкой частью задачи. Теперь мне предстояло набрать номер и поговорить.

Мои пальцы скребли, будто когти, старинный диск, я набрал цифру за цифрой, и…

Ждал.

…ын-н.

Пошли гудки.

Ын-н-никого.

Никого.

Никого.

Трубку взяла не она, и мне пришлось объяснять другому человеку, кто я такой.

– Кэмерон.

– Кэмерон?

«Кэмерон Волф, старая дура!» – хотелось мне завопить, но я взял себя в руки. Нет, я ответил даже с достоинством:

– Кэмерон Волф. Я помогал сантехнику.

Произнеся эти слова, я понял, что еще нисколько не отдышался после бега. Я тяжело дышал в трубку, даже когда услышал там наконец Ребекку Конлон.

– Ребекка?

– Да?

Голос, ее голос.

Ее.