Подполье на передовой

- Так-так, - наконец оторвался он от бумаги и откинулся в кресле, с сожалением оглядывая стол, уставленный аппетитными, блюдами. Главврач только собрался пообедать и уже пропустил пару рюмочек водки, нагоняя аппетит, когда явился этот фельдфебель. И надо же, чтобы начальник госпиталя как раз в это время, отправился в комендатуру. Правда, главврач слышал, как шеф кричал кому-то по телефону, что ему надоело возиться с этими ранеными русскими, что он отказывается отвечать за них и что если они кому-то нужны, то пусть их заберут. Но...это же шеф! А впрочем, что тут рискованного? Приказ есть. Шеф только обрадует- ся.

- На Тамань?

- Так точно, господин главврач!

Сечиокно отвечал по-немецки четко заученными фразами. Его произношение не раз проверяла Аза.

Главврачу не терпелось приняться за жареного цыпленка с замысловатым гарниром. Он шумно глотнул слюну, приподнявшись, придвинул кресло к столу, уселся поплотнее и, уже не поднимая глаз на Сечиокно, махнул рукой:

- Хорошо. Идите. Я распоряжусь. Распишитесь в получении.

Начальник конвоя щелкнул каблуками, лихо повернулся кругом и вышел. Через четверть часа мрачный эсэсовец в халате санитара молча вытолкал из дверей всех раненых моряков, перечисленных в списке, сунул начальнику конвоя бумажку и авторучку и, получив его подпись, захлопнул дверь.

Раненые жались друг к другу, стискивая в середине своей группы самых слабых товарищей, у которых не хватало сил держаться на костылях. Все они подчинялись каким-то незаметным командам, исходящим от боцмана. Разбитый гестаповцами после побега Сучкова, с изуродованным лицом, боцман каким-то чудом сохранял энергию, и его твердый взгляд действовал на товарищей, как приказ. Моряки почти не разговаривали, только их глаза и лица светились такой ненавистью и презрением к жандармам-конвоирам, что Сечиокно чуть было не нарушил приказ Островерхова ни в коем случае не раскрывать себя. Он приказал раненым построиться, а конвойным - окружить пленников. Отойдя в сторону, скомандовал, перекрывая рев норд-оста:

- Шагом марш!

И процессия выползла за ворота госпиталя. Матросы шли, поддерживая друг друга, опираясь на костыли и плечи товарищей. Боцман, перекинувшись несколькими словами с черноволосым крепышом с перебинтованной головой и грудью, отстал и пристроился замыкающим.

Сечиокно шагал молча, изредка поглядывая на боцмана строгим взглядом. Шли пустынными переулками, петляя, обходя оживленные улицы. Время от времени начальник конвоя поторапливал:

- А ну, побыстрее. Не на прогулку вышли...

Боцман задиристо огрызался:

- А ты не торопи, холуй. Нам помирать не к спеху. Что, железный крест не терпится получить? Гляди, как бы деревянный не схлопотал раньше.

- Не разговаривать! - прикрикнул Григорий, а у самого ныло сердце.

Норд-ост толкал в бок, хлестал по лицам, норовил свалить на землю с трудом державшихся на ногах матросов. Но те шли и шли, сжав зубы, устремив куда-то вперед остановившиеся, полные муки глаза. Только скрипели и стучали костыли и шлепали по холодной мокрой мостовой босые посиневшие ноги.

Начало темнеть, когда колонна миновала последние дома городской окраины. Из придорожной будки выскочил дежурный контрольно-пропускного пункта, замотанный поверх шинели в серое одеяло пожилой немец. Сечиокно молча протянул ему предписание. Дежурный пробежал его глазами, повернулся к остановившейся колонне, пальцем пересчитал раненых, что-то буркнул, вернул Григорию бумажку и трусцой побежал в будку.

Группа свернула с шоссе и двинулась по ущелью куда-то в горы. Ветер здесь не так буйствовал, но по ущелью бежал мутный ручей, и босые ноги матросов ступали, как по битому стеклу, по острым мелким камешкам, устилавшим дно потока.

Раненые выдыхались. Силы покидали измученных людей. Тогда боцман откашлялся и запел глухим хриплым голосом:

Напрасно старушка ждет сына домой:

Ей скажут, она зарыдает...

Сначала вразнобой, а потом вес дружнее подхватили остальные:

А волны бегут от винта за кормой,

И след их вдали пропадает...

- Стой! - скомандовал Сечиокно.

Раненые остановились. Боцман шагнул в середину сгрудившихся матросов, обнял за плечи вставших по бокам товарищей. И вслед за ним положили руки друг другу на плечи остальные пленники.

Раскинулось море широко...

снова запел боцман.

- Ребята! - закричал Григорий Сечиокно. - Свои мы.

Конвоиры стащили мокрые черные пилотки, стояли, выжидающе глядя на раненых. Ветер ревел где-то вверху, над ущельем, а здесь только лопотал дождь и негромко булькал ручей.

Боцман, словно возвращаясь из какого-то другого мира, недоумевающе посмотрел на конвоиров, потом на лежащие далеко в стороне автоматы и вдруг понял. Лицо его исказила судорожная гримаса, он шагнул навстречу Сечиокно и, охнув, обвис на руках подхвативших его товарищей. Низенький крепыш с перевязанной головой и забинтованной грудью, шедший все время впереди колонны, бессильно опустился прямо в ручей и беззвучно заплакал.

Стеариновый

шарик

Нила и Майя Семикины пришли к Азе. Когда они проходили мимо квартиры Бабкина, отчетливо услышали женский голос: