Подполковник медицинской службы

«Начинается», — подумал Шеремет. И тотчас же лицо его приняло покорное и виноватое выражение.

— Черт знает что вы там устроили, — говорил командующий, холодно и зло глядя в подбородок Шеремету. — Бумажные цветы понаставили, ковер из Дома флота притащили, одеяла из госпиталя, простыни, квас сварен из казенных сухарей. И, говорят, баню для командного состава закрыли на два часа раньше. Верно это?

— Так точно, виноват, — сказал Шеремет.

— Стыдно, полковник, стыдно, — вставая с места, брезгливо, почти с отвращением сказал командующий, — стыдно и подло.

При слове «подло» Шеремет порозовел от страха. Он стоял по стойке «смирно» — руки по швам, живот втянут, подбородок вперед, покорное и виноватое лицо, но сейчас это ничему не помогало. Сейчас заговорил Петров. Петров ходил за спиною Шеремета и говорил негромко, совершенно не стесняясь в выражениях.

— Вы чужой человек в авиации, — вдруг сказал Петров, — понимаете? Вот Левин не летчик и не техник, однако он свой человек в нашей семье, а вы только едок — вы с ложкой, когда мы с сошкой.

«Повернуться к нему или не повернуться? — думал Шеремет. — Если я повернусь к нему, то буду спиной к командующему. А если не повернусь, тоже будет плохо. Э, да что там, все равно хуже не бывает».

— Почему вы так топали ногами на Варварушкину? — спросил командующий.

— И насчет бани доложите подробно, для чего это вы все затеяли! — сказал Петров.

Вопросы посыпались на него градом. Он не успевал отвечать. И каждый его ответ сопровождался репликами, от которых у него подкашивались ноги. Он уже не понимал, кто бросает эти уничтожающие реплики, он только поводил своей большой головой, и тупой, тяжелый страх все больше и больше сковывал его жирное тело.

«Надо молчать, — решил он, — пусть будет что будет. Надо молчать и надо бояться. Начальство любит, чтобы его боялись».

Но и здесь он ошибся: это он любил, чтобы его боялись, чтобы хоть немножко трепетали, входя к нему в кабинет, а они — ни командующий, ни Петров — терпеть не могли испуганных подчиненных. Одно дело, если человек осознал свою неправоту, понял, что ошибся, совсем другое дело, если он просто боится. И так как Шеремет боялся — он стал им обоим неприятен.

Поэтому, переглянувшись, они оба сурово помолчали, и погодя командующий сказал Шеремету, что тот может быть свободен.

— Есть! — ответил Шеремет.

— Доложите начсанупру флота, — сказал командующий, — что я накладываю на вас взыскание и прошу генерала мне позвонить, как только он прибудет из города.

— Есть! — повторил Шеремет, еще не понимая сути слов командующего, но уже чувствуя на спине холодок и все еще не уходя.

— Так вот — можете быть свободным! — еще раз произнес командующий и кивнул.

Петров тоже кивнул и отвернулся.

«Плохо! — подумал Шеремет. — Но не слишком. Могло быть хуже. Впрочем, ничего особенного: маленько перестарался, но ведь я хотел сделать как лучше. Ну что же — ошибся: если бы я был командующим, мне бы лично нравилось, что мне так подготовили баню.

Должен же быт командующего, отношение к нему, чуткость, — должно же это все отличаться от того, как мы все относимся к рядовым летчикам. Ах, глупость какая, надо же так не угадать…»

Из кабинета он вышел еще бодрясь, но на лестнице вдруг совсем испугался — до того, что заныло под ложечкой: «Накладываю взыскание, пусть позвонит генерал!» Для чего звонить генералу? Для какого-то особого разговора? Для секретного? Может быть, они еще чего-нибудь проведали?