Подполковник никому не напишет (СИ)

Он хрипло подсмеивался, удивляясь, как у него всё ладно и здорово получилось. Сам он не планировал свой побег - всё случилось спонтанно, - "вологодский" задремал на ходу и уже спустя считанные секунды Рваный обнаружил себя летящим в придорожный овраг вместе с брыкающимся конвоиром. Будто что-то большое и объёмное толкнуло его, заставляя спрыгнуть с просёлка вместе с сонным охранником. И тогда в редком хвойнике, когда до настоящей тайги, которая спрячет и укроет, было каких-нибудь двадцать метров, и как бы ты быстро не бегал, пуля вдогонку, летит ещё быстрее. Рваный смеялся, и притихшая тайга недоверчиво прислушивалась к хриплому, кипятком клекотавшему в гортани смеху беглого зэка. Смеху больше похожего на рычание дикого, опасного зверя. И в хриплых содроганиях изуродованного лица беглого зека, не было уже ничего от смеха - Рваный вспомнил, как он неловко нырнул в высокий кустарник сразу за хвойником и дёрнулся, уклоняясь от брызнувших в лицо сосновых щепок. Это ж насколько смерть разминулась-то? Он затих и плечи его мелко вздрагивали от каждого вдоха. А тело, измученное за день, требовало немедленного отдыха и тепла.

Холодно, очень холодно.

Рваный медленно и неловко встал, отлично понимая, что прислушаться к стонущей внутри усталости равнозначно смерти - ведь не проснётся же. Он отдышался, согревая паром, рвущимся изо рта рыжий ствол высоченной старой пихты. После зачерпнул ковшиком ладони немного мокрого, тающего в горсти, снега и хлюпая губами втянул в себя жидкость, пахнувшую весной и хвоей. За пазухой "зоновского" бушлата у Рваного была заначенная на обеде двухсотграммовая пайка сырого лагерного хлеба. "Черняшку" он не соштефал, потому что не влаживались в норму и в обед "бугор" , которому светил зачёт, погнал бригаду от костров к пилам и топорам. А потом Рваный и вовсе забыл про хлеб.

Зачерпнув ещё немного снега, он достал из-за пазухи пайку. Мокрый, пахнущий потом и сыростью кусочек хлеба одним своим видом вызвал у зека водопад липкой слюны, которая вытекала из щелей между осколками зубов. Шатаясь, Рваный опустился на колени в сугроб, и начал есть. Размачивая щепотки черняшки в комке снега, он отправлял их в неподвижный, обезображенный рот, жмурясь от наслаждения. Слюна всё ещё вытекала из его открытого рта, где так сладко таяли кислые хлебные крошки. Рваный заедал щепотки хлеба снегом, и эта трапеза казалась ему царской.

Мысли Рваного были сейчас очень далеко - он начал вспоминать адреса, имена, лица людей, которые обязательно помогут, приютят и обогреют. Беззвучно, одними губами, он прошептал намертво заученный наизусть адрес. Её адрес.... В воображении Рваного возникали завораживающие рассудок планы, один фантастичнее другого. В лагере их бы назвали ёмко и точно - параша. Обессиленному зеку пройти без пищи сто-сто пятьдесят километров, выиграв забег у сытых, здоровых ребят с злыми настоящими немецкими волкодавами было не реально. И бежать они будут ой как быстро, потому что "сверчкам" положено за поимку полтинник рублями, а срочникам отпуск "включая дорогу".

Но это была свобода.

Рваный доел черняшку, смахнув в рот мокрые хлебные крошки и согрел свои озябшие мокрые ладони. Теперь есть ему было нечего, а без харчей в побег уходили только полные дураки. Рваный шумно задышал, отгоняя от себя призрак безнадёги, которая бывало, заставляла людей вскрывать себе вены зубами. Он долго смотрел в сумрачное небо, стараясь отыскать там мерцающую искорку Полярной звезды, но небосвод уже плотно прикрыла завеса из чёрных непроглядных облаков. Надо было идти - Рваный тяжело дыша, встал и настороженно прислушиваясь к скрипящим ночным шорохам, зашагал, по пояс, проваливаясь в холодный снег.

Вокруг него на бескрайние километры расстелилось безбрежное таёжное море. Рваный не оглядываясь слепо брёл в темноте, выбрасывая изо рта вьющиеся струйки седого пара. Рядом неслышно растворялись в темноте льдинистые ночные тени. Тайга всё сильнее и сильнее охватывала силуэт беглеца, погружавшегося в её глубины. Рваный как заклинание, будто в бреду, повторял заветное дорогое для него имя, и тайга вторила ему серым тоскливым эхом. Переводя сбившиеся от бега дыхание, Рваный на мгновение представил её лицо - и сбивчиво заплакал, едва заметно шевеля искорёженными губами. Тайга смотрела в спину уходящему человеку, не пытавшемуся даже по-звериному путать след, а просто слепо бредущему вперёд.

Рваный смахнул с лица почему-то не солёные слёзы и побежал дальше - теперь он твёрдо знал, что выберется, вырвется, уйдёт, как уходил из более страшных переделок, когда гондолы шасси его Ильюшина тире два эм едва не цеплялись за землю, а на хвосте висели юркие как тени "Фоккевульфы" и "Мессершмитты". Он точно уйдёт. Чёрные, мглистые облака, наконец расступились, открывая звёздное небо и Рваный легко определив нужное направление, пошёл на запад, неловко оступаясь в снегу.