Подпольная империя

— Брагин! Я тебя предупреждала, чтоб никаких других баб? Какие у тебя могут быть с ней дела?

— Да блин! Всё те же, и у меня нет других баб, — развожу я руками.

— Да-да, я заметила. Нет, ладно бы эту каланчу, я бы ещё могла понять, мало ли, может экзотики человеку захотелось, но школьницу?

— Чего школьницу?

— Шпилишь, вот чего.

— Чего делаю? Ты откуда такие словечки знаешь?

— Всё Брагин, с этой минуты отлучаю тебя от тела.

— Нет! — кричу я, как Джимми из «Танцора диско». — Нет, Ира, только не это!

— Не паясничай. Ты как вообще с первым секретарём разговариваешь, комсомолец?!

— Ир, ну харэ. Марта просто чмокнула меня в щёку. Ну, ты же видела.

— Только не нужно вот этих грязных подробностей.

— Она неделю гостила у Платоныча, а я её развлекал, водил…

— Ах, развлекал! Наглец! И ты даже не стыдишься мне об этом рассказывать? Так, с меня хватит!

— Да нет, безо всякого сексуального подтекста! Ну почему ты такая подозрительная! Она пришла с дядей Юрой на выпускной. А завтра утром улетает домой. У неё Олимпиада на носу. Она, правда, запасная, но тренироваться всё равно нужно.

— Хорошо осведомлён, как я посмотрю.

— Я её провёл по школе, она попросила, и в комсомольскую комнату завёл. Всё. Ну, она поблагодарила и поцеловала. В щёку, Карл!

— Чего?!

— Ничего, присказка такая. Она же на западе живёт, у них это принято. Итальянцы вон и с незнакомыми людьми целуются два раза. Два раза до и два раза после — когда встречаются и когда прощаются. И ничего, не поубивали друг друга из ревности, а там Сицилия, горячие страсти и чёрное вино из Аволы.

Новицкая смотрит на меня, как на моль.

— А тут, — не сдаюсь я, — Рыбкина нарисовалась. Открыла дверь и увидела этот невинный дружеский поцелуй.

— И кто такая эта Рыбкина?

— Одноклассница.

— Она что, влюблена в тебя? А впрочем, мне всё равно, как на самом деле. Вот, видишь, грамоты?

Она достаёт из папки два красивых листа с изображением Ленина, знамён и золотыми надписями «Почётная грамота».

— Из горкома и обкома. Это тебе. Держи. А, нет погоди.

Она кладёт папку на стол и рвёт на две части мои награды.

— Ирка! — восклицаю я. — Ну ты чего такая дура!

Грамот мне не жаль, а вот то, что она мне не верит, вызывает раздражение.

— Поздравляю с окончанием школы, кстати, — говорит она, как ни в чём не бывало. — Теперь ты уже не ребёнок, получишь аттестат половой зрелости и можешь начинать активную половую жизнь. Ой, ты что, уже начал? Ну ладно. Надеюсь, завтра увидеть тебя в комитете комсомола Швейной фабрики. У нас там будет выездное бюро.

Сказав это, она открывает дверь и выходит из комнаты.

— Андрей Михайлович, я Брагину грамоты уже вручила. Остальным сам вручишь. Дел много, решила не оставаться на ваше мероприятие. До свидания, товарищи. Хорошо вам повеселиться.

Она идёт по длинному коридору, строго и принципиально стуча своими острыми каблучками, как и следует настоящей революционной комиссарше. Не хватает только кожанки и маузера. Вихри враждебные веют над нами… Вихри веют, а мы с Крикуновым провожаем её долгим, неотрывным взглядом.

— Ну что ж ты так-то, Брагин? — вздыхает он.

Я молчу, а что тут скажешь, что типа ведь я же ничего не сделал?

— Ну, где ты пропал? — спрашивает мама.

— Да, грамоты получал. Первый секретарь лично вручила.

Актовый зал гудит в предвкушении последнего школьного праздника. Лёгкое волнение, звон в голове и чувство свободы. Всё! Глубокий вздох. Теперь над нами ничего не висит и этот страшный чудовищный груз и тяготы школы наконец-то сброшены. Падут оковы и у входа нас встретит радостно свобода…

Милые вы мои и несмышлёные дети. Вся несвобода и весь трындец только начинается. И весь этот праздник не в честь вашего освобождения, совсем нет. Это изощрённое жертвоприношение и жертвы тут вы, ну, и я вместе с вами. И приносят нас в жертву действительности и всё ускоряющемуся бегу времён.

Я вопросительно киваю Марте, она в ответ лишь пожимает плечами. Прохожу на своё место и сажусь рядом с Рыбкиной. Она бросает на меня сердитый взгляд и отворачивается.

— Ну что ты надулась, как мышь на крупу? — спрашиваю я.

Она резко оборачивается и глаза её расширяются, типа нихрена себе, какая наглость! По её представлениям я должен был бы говорить что-то совсем другое. А мне делается смешно, и я начинаю смеяться, сначала тихонько, а потом уже ржу в голос.

Все присутствующие здесь учителя оборачиваются и с неодобрением, с порицанием и ещё с чем-то там смотрят на меня, и мне кажется, что все они одновременно начинают высказывать своё неудовольствие:

— Слишком много баб вокруг тебя! Достало!

— Ты с Рыбкиной своей заколебал уже!

— И Печёнкина в твоей жизни слишком много! И покера!

— И вообще, как ты живёшь! Сплошная гонка!

— Ты безмозглый и совершенно невзрослый! Подполковник, называется!

Ладно вам, чего накинулись? Тоже мне, учителя… Когда-нибудь, может, и я изменюсь. А пока имеем то, что имеем. Вот такой я есть. Я, может, и здесь-то оказался, потому что не соответствовал чьим-то строгим представлениям. Так что, если не хотите…