Подпольная империя

— Всё то же самое. Операция прошла успешно, но Айгуль в реанимации. Состояние по-прежнему тяжёлое. Подключили к аппарату искусственного дыхания.

И в чём успех этой операции, если к лучшему ничего не изменилось, а, кажется, даже наоборот?

— Ну что, голубки, — недовольно бросает генерал. — Вы нам тут язык любви будете демонстрировать или мы вернёмся к делу?

Я с невозмутимым видом поворачиваюсь и, не говоря ни слова, переворачиваю свои карты. Это червовые король и туз.

— Фулл хауз, — объявляет дилер. — Короли и тузы.

С картами дилера у меня получается три короля и два туза. Такую комбинацию переплюнуть крайне трудно, но я пока остаюсь непроницаемым, не выказывая никаких чувств.

— Пожалуйста, — говорит дилер, глядя на прикусившего губу Печёнкина.

Он с явным усилием прогоняет со своего лица грусть и, едва заметно пожимает плечами, мол, что ж поделать, раз так вышло. Переворачивает две свои сложенные карты, но видно пока только верхнюю. И это трефовый валет. Он снова чуть пожимает плечами и чуть мотнув головой и прищурив один глаз, аккуратно, указательным пальцем сдвигает карту. И из-под неё появляется валет пик.

Печёнкин со скорбным лицом нависает над своими картами, словно прощается с надеждами. Посидев так несколько секунд, он поднимает голову и смотрит на меня. И я замечаю разительную перемену, происходящую с ним прямо на моих глазах.

Встретившись со мной взглядом, он виновато растягивает свои жирные губы и вдруг начинает хрипло смеяться. Да не смеяться, а просто ржать.

— Оп-ля, — выкрикивает он сквозь смех и колышется всем телом.

— Каре на валетах, — объявляет дилер. — Старшая рука. Вы выиграли.

— А ты, — утирая слёзы и прекращая, наконец, стонать, говорит Печёнкин, — подумал, что я блефую, сынуля? Наверное, смотрел, как у меня губа дёргается, да? Так она как хочет, так и дёргается, совершенно неуправляемая, как трудный подросток. Уф-ф-ф… Давно так не смеялся. Второй раз за сегодня. Вот такие пироги с козлятами. Ну, что? Первого мая тысяча девятьсот восемьдесят первого встретимся, правильно я понимаю? Вы вот с девушкой вдвоём и я со своими псами. Ну… либо ты сделаешь, что обещал.

Он встаёт из-за стола и выходит из зала, а его спутники собирают деньги. Игра окончена. Фанфары, оды, панегирики. Ну, а кому-то наоборот — пепел и проклятья.

Будто кувалдой по голове! В ушах звон, под ложечкой лёд. Неприятное чувство. А последствия пока трудно предсказуемы.

Платоныч качает головой и хлопает меня по плечу.

— Ничего, — тихонько говорит он, — ничего. Отыграемся. Деньги я тебе дам, не переживай. Никаких проблем. Всё буде хорошо.

Я благодарно сжимаю его запястье. Ну что же, по крайней мере, выиграл себе год свободы. А это уже неплохо. Можно и домой возвращаться.

Я подхожу к Цвету.

— Красиво, — улыбается он. — Ничего не скажешь. Ну, и когда ты планируешь компенсировать проигрыш?

— Сразу, как вернёмся домой. Может, даже всё отобьётся за первые несколько дней. Люди вон активно играют.

— Ты, наверное, думаешь, что мы в Лас-Вегасе, городе в пустыне, да? Но нет, это всего лишь Новосиб, и сюда не везут бабки озабоченные игроки со всех концов мира. Просекаешь? Это значит, не так всё будет быстро.

— Ну, как будет, так и будет, — развожу я руками. — Какая разница? Я же сказал, что всё отдам. Сразу, как домой приеду.

— А ты когда ехать-то собрался?

— Да вот хоть бы и прямо сейчас. Дело сделано, всё пучком.

— Торчком-на, — смеётся он и легонько бьёт меня в плечо. — Да дело сделано.

— Ты рад? — спрашиваю я. — По-моему, всё достойно вышло. И даже игра вот эта приватная, она пойдёт в копилку легенд и вожделений. Как часть шоу.

— Какого ещё шоу? — смеётся он.

— Нашего шоу. Бизнес, рассчитанный на людей, а не на госзаказы, к примеру, должен иметь черты шоу. Развлекать и стричь купоны. Понимаешь?

— Это ты типа сейчас сказал, что я клоун?

Я смеюсь:

— Что-ты, такое мне бы и в голову не пришло. Злой клоун убьёт каждого, кто хотя бы улыбнётся.

— Чё? — делает он свирепое лицо и, не сдержавшись, начинает хохотать.

Надо же, все мы люди, все мы человеки. Смеётся. И я смеюсь вместе с ним, до слёз, до колик в животе. Должно быть, это напряжение последних дней вырывается наружу, стравливается, защищая мою дурную головушку от ментальной Хиросимы и Нагасаки.

В зал снова заходит Лида. Но теперь она выглядит по-другому… Что-то изменилось в её облике за последние пятнадцать минут. Осанка теперь не такая прямая, и красота будто утратила силу молодости, а взгляд…

Мы встречаемся с ней глазами, и мне сразу всё становится ясно. И смех застревает в горле, превращаясь в клёкот, в лай шакала. А слёзы, выступившие из глаз, теперь получают приоритет и законное право литься по щекам. Да вот только они мгновенно высыхают… Айгуль…

Цвет тоже всё понимает, и я вижу, как он меняется в лице, и как сжимает кулаки. Воцаряется тишина.

— Считай ведь с самого детства… — шепчет он и выдаёт совершенно неуместную на мой взгляд, но очень эмоциональную словесную конструкцию.