Подпольная Россия

С концом периода пропаганды и наступлением кровавой эпохи террора Рина перестала принимать участие в движении, не веря в возможность успеха при таких средствах борьбы. Она уехала за границу, училась в Париже, а потом, ввиду расстроенного здоровья, поселилась в Швейцарии.

Я отправился к ней, попросивши своих приятелей подождать моего возвращения.

На мой звонок немедленно вышла служанка, так как день уже наступил, а в Швейцарии народ встает рано.

- Барышня спит, - сказала она.

- Да, я знаю, но дело в том, что приехал ее родственник, которого она рада будет увидеть поскорее, - ответил я по русскому обычаю скрывать от посторонних всякие "конспирации".

Подойдя к двери ее комнаты, я громко постучался.

- Мне необходимо немедленно переговорить с вами, - сказал я по-русски.

- Сейчас, сейчас, - послышался несколько встревоженный голос Рины.

Минут через пять она вышла ко мне, не успевши даже привести в порядок свои прекрасные длинные косы, черные как воронье крыло.

- В чем дело? - спросила она, с беспокойством устремляя на меня свои большие серые глаза.

В двух словах я рассказал ей о том, что случилось.

Несмотря на смуглый цвет ее кожи, видно было, как она побледнела при этой роковой вести. Не произнеся ни слова в ответ, она склонила голову. Вся ее маленькая, почти детская фигурка выражала в эту минуту одну безграничную скорбь.

Я не решался нарушить ее безмолвия и ждал, пока она сама заговорит.

- Если бы мы узнали об этом вовремя, - начала она наконец тихо, точно говоря сама с собой, - все бы еще можно было, пожалуй, уладить, но теперь…

- Кто знает, - возразил я. - Быть может, они еще держат его на границе.

Она с сомнением покачала головой.

- Во всяком случае, - настаивал я, - необходимо попытаться. Я пришел просить вас съездить туда.

Рина продолжала стоять молча и неподвижно, точно не слышала моих слов или они не к ней относились. Она не подняла даже своих длинных ресниц, совершенно закрывавших ее глаза, и взгляд ее был устремлен вниз.

- О, что до меня, - проговорила она наконец вполголоса, - то я, конечно, поеду, но…

Она встряхнулась и стала разбирать вопрос с практической точки зрения. Приходилось согласиться, что с этой стороны дело обстояло очень плохо. Но тем не менее она тоже признала, что попытаться нужно. В пять минут все было улажено.

Несколько часов спустя Рина, снабженная несколькими стами франков, наскоро собранными между товарищами, мчалась уже с курьерским поездом к русской границе, унося с собой все наши надежды.

Как она и предвидела, дело не выгорело. По приезде на границу она принуждена была потерять два дня на розыски контрабандиста, от которого только и можно было получить точные сведения. Тот прятался, оттягивал и в заключение удрал в Америку, забрав с собой деньги, которые мы послали ему на случай каких-либо непредвиденных расходов.

Узнав об этом, Рина сама перебралась через границу, без всякого определенного плана и подвергая себя очень серьезной опасности, лишь бы только не терять ни минуты времени. К несчастью, за несколько дней перед тем Николай был уже увезен из Вержболова. Его узнали и перевезли сначала в губернский город, а потом в Петербург.

Тогда Рина поехала в Петербург, частью ради того, чтобы пытаться предпринять еще что-нибудь для освобождения Николая, но больше - из простого желания посетить этот город и повидаться с старыми друзьями, раз ей пришлось быть так близко от них.

Приехала она туда за несколько дней до 1 Марта и провела три недели в том аде кромешном, какой представлял из себя Петербург после убийства Александра II.

Когда я задумал свои очерки, мне пришло в голову, что небезынтересно было бы присоединить к ним и ее воспоминания об этих днях. Я написал ей об этом, и в результате получился следующий рассказ.

I

"По приезде в Петербург, - так начинает Рина свое повествование, - я тотчас принялась за поиски одной своей землячки и старой подруги, Дубровиной. Я знала, что она не принимает активного участия в движении; но у нее было нечто вроде революционного салона, и потому я надеялась получить от нее все нужные мне сведения и разыскать Ольгу, жену Николая, которая была тогда в Петербурге. Надеждам моим не суждено было, однако, осуществиться. Дубровина сказала мне, что действительно изредка ее посещают некоторые из террористов, но что об Ольге она решительно ничего не знает.

Оставивши давно уже Петербург, я воображала, что в последнее время жизнь революционеров должна быть ужасна. Дубровина, напротив, уверяла, что хотя действительно после каждого нового покушения становится на некоторое время трудновато, но буря проносится, и все вступает снова в обычную колею. "Теперь, - заключила она, - у нас совершенное затишье".

Вопросом далеко не последней важности являлось для меня также отсутствие паспорта. Но Дубровина утверждала, что это пустяки и что я прекрасно обойдусь без него.