Подпольная Россия

- Да, - сказал ему Бойко, - и даже не одного, а целую кучу, и буду тебе очень благодарен, если ты их выведешь из моей квартиры.

Дворник вытаращил глаза, ничего не понимая. Тогда Бойко показал ему в углу целую кучу тараканов:

- Вот они, бродяги-беспаспортные. Смотри, сколько их. А приятель-то мой - таракан оседлый и с паспортом.

Дворник расхохотался и больше уж не лез.

Мы охотно бы проболтали всю ночь, но нужно было гасить свечу, так как окно выходило во двор и свет мог навести дворника на мысль, что тут происходит нечто подозрительное.

Бойко уступил мне свою постель; сам же растянулся на полу, скинув только сюртук. Я улеглась совсем одетая, не снимая даже воротничка и рукавчиков, а так как подушка сильно отдавала табаком, то я с головой укуталась в свой черный платок.

"Если жандармы явятся ночью, - думала я себе, - недолго им придется меня ждать".

К счастью, никто не явился, и все обошлось как нельзя более благополучно.

V

Теперь скажу несколько слов о другом слое русского общества, с которым во время моих скитаний по ночлегам мне приходилось много сталкиваться, - о молодежи, о студенчестве.

Если бы мне не пришлось видеть этого собственными глазами, я с трудом поверила бы, что в одном и том же городе и, можно сказать, бок о бок могут существовать такие разительные контрасты, как между студенчеством и только что описанными мирными российскими обывателями.

Вот пример гражданского мужества, о котором долго говорил весь Петербург.

Одному из студентов Медицинской академии, "князьку", принадлежавшему к числу щедринских "напомаженных душ", пришло в голову устроить подписку для возложения венка на гроб Александра II. Предложение было выслушано среди гробового молчания. По окончании речи князек положил в шляпу пятирублевую бумажку и начал обходить студентов. Никто, однако, не дал ему ни копейки.

- Но, господа, что же теперь будет? - воскликнул переконфуженный князек.

- Лекция профессора Мержеевского, - раздался насмешливый голос из толпы.

Но князек все не унимался и продолжал обходить студентов, приставая ко всем и каждому. Наконец ему удалось найти одного, который положил еще два рубля в его шляпу. По окончании лекции Мержеевского князек принялся опять за свое, но не получил больше ни гроша.

- Но, господа, - в отчаянье воскликнул он, - что же теперь будет?

- Лекция такого-то (не помню, кто был назван), - опять раздалось из толпы.

Прошла и следующая лекция. Тут уж князек решил припереть студентов к стенке и, бросивши деньги на стол, воскликнул:

- Что же мне делать с этими деньгами?

- Отдать на заключенных, - ответил ему кто-то, и это предложение было встречено всеобщим одобрением. Князек со своим приятелем выбежали из аудитории. Тогда поднялся один из студентов, взял лежавшие на столе деньги для передачи кому следует. Тут же студенты собрали для заключенных еще пятьдесят рублей.

Происходило это всего лишь через несколько дней после 1 Марта, когда почти все население столицы было объято паникой.

Нужно было жить в то время в России, чтобы понять, сколько мужества требовалось для того, чтобы поступить, как поступили студенты Медицинской академии. И факт этот не единственный в своем роде.

Что поражает в жизни всего русского студенчества вообще, это полнейшее пренебрежение к вопросам личным, карьерным и даже ко всем тем удовольствиям, которые, по общепринятому мнению, "украшают зарю жизни". Можно подумать, что для них нет других интересов, кроме интеллектуальных.

Безграничная, всеобщая симпатия к революции - это нечто почти неотделимое от самого понятия о русских студентах.

Они готовы отдавать последнюю копейку на "Народную волю" или "Красный крест", то есть в пользу заключенных и ссыльных.

Студентами держатся все "благотворительные" концерты и балы, устраиваемые, чтобы собрать несколько лишних десятков рублей на революцию. Многие буквально голодают и холодают, лишь бы внести и свою лепту на "дело". Я знала целые "коммуны", по месяцам жившие на хлебе и воде, чтобы все сбережения отдавать на революцию. Можно сказать, что революция является для студенчества главным и всепоглощающим интересом. Во время больших арестов, судов, казней бросаются занятия, экзамены - все. Молодые люди сходятся маленькими кучками в комнатке у кого-нибудь из товарищей и там за самоваром толкуют о злобе дня, делясь друг с другом взглядами, чувствами негодования, ужаса или восторга и укрепляя таким образом свой революционный пыл и отзывчивость. И нужно видеть их лица в эти минуты: такие они серьезные, вдумчивые.

На всякую новость из революционного мира студенчество накидывается с жадностью. Быстрота, с которой каждая мелочь подобного рода распространяется по городу, просто невероятна. Даже телеграф не в состоянии конкурировать с изумительным проворством студенческих ног.

Кого-нибудь арестовали - назавтра эта печальная весть успела уже облететь весь Петербург. Кто-нибудь приехал; кто-нибудь оговаривает или, напротив, обнаруживает на допросах стойкость и мужество - все это немедленно становится известным повсюду.