Подражание королю

— Степан взял трубку? — спросил я, опуская тяжелую сумку на линолеум.

— Да. Пришлось ему, лентяю, потрясти боками.

— Овсянка творит чудеса, — заметил я.

— Что бы я без вас делала, — вздохнула Сабина.

— Есть хотите? — тут же спросил я.

Она была голодна, и я предложил ей поужинать прямо на подоконнике в холле, где имелся закуток, именовавшийся здесь «аппендикс». Там мы были бы практически невидимы. Сабина рассталась с костылем, так что добрались мы туда бесшумно, как тренированная группа захвата.

Я снял куртку и повесил на спинку кресла — сушиться, снова натянул халат, установил два стула в укрытии и, пригладив волосы, оказался готов к ужину. Сабина тем временем колдовала над сервировкой: разложила хлеб, разорвала курицу, почистила апельсин. Я открыл вино перочинным ножом, снял обертку с шоколадки и не поленился нарезать сыр. Мы сели лицом к окну — при этом подоконник, где стояла еда, оказался выше наших голов, — бутылку мадеры поставили на пол, а торт я предусмотрительно спрятал в холодильнике. Сабина уже обгладывала крылышко, закусывая бананом.

— Сначала о делах, — сказал я. Она кивнула. — Вот вам деньги на мелкие расходы. Еды у вас больше чем достаточно; завтра я не смогу прийти, но завтра же к вам придут из прокуратуры и вы, Сабина Георгиевна, дадите показания. О своем знакомстве с покойной Еленой Ивановной и о ее друге. Как его звали-то?

— Лерочка. Фамилию она при мне не называла.

— Это тонкая, но ниточка… Документы у вас при себе? Понадобятся паспортные данные свидетеля.

— Я все помню наизусть. Советская школа.

— Отлично, — проговорил я, наклоняясь к бутылке. — Вы не передумаете?

— Это совершенно необходимо?

— Сабина! — шепотом воскликнул я. — Мы не знаем, что у него на уме.

Погибли четыре женщины, последняя — вчерашняя девчонка. Нужно хвататься за любой шанс.

— Дорогой мой, — пробормотала она виновато. — Я сделаю все, как вы скажете, и ничего не утаю от следствия. Но мне было бы легче, если бы вы также присутствовали при допросе…

— Сабина! Меня как минимум выгонят из института. И это не допрос, а дача свидетельских показаний — и только… Выпьете вина? — сменил я тему. — Правда, у нас нет стаканов.

— Глоток, — сказала Сабина. — Может, буду спать, не думая ни о чем.

Моих не видели?

— Нет, — ответил я. — Все тихо. Ну, с Богом. — Я протянул ей бутылку, носовым платком обтерев горлышко. — За ваше здоровье!

После того как она отпила свой птичий глоток, а я вслед за ней, мы молча и сосредоточенно зажевали. Мадера была очень приличного качества и подействовала на меня умиротворяюще. Впервые за последние дни я расслабился, с нежностью поглядывая на сухой горбоносый профиль моей собутыльницы — сидя в неподвижной задумчивости, она повернула голову к окну, слегка приподняв подбородок, будто что-то пыталась высмотреть в черноте ночи.

Я потянулся к бутылке с вопросом «Еще?», и Сабина, вздрогнув, привстала к подоконнику за апельсином.

— Что-то вы увяли, мой друг, — улыбнулась она. — Не стоит. Жизнь — совершенно восхитительная штука. Я это всегда чувствовала, даже тогда, когда в сорок седьмом отправилась в Ленинград искать родню матери, нашла тетушку и после долгих мытарств по инстанциям мы наконец-то установили, что моя мама погибла в лагере. Сколько сил было во мне и сколько ярости! А какая неодолимая тяга жить! И любопытство… Мы с теткой Мусей жили в коммуналке, она была отличная портниха, принципиальная старая дева, здоровье ее подорвали война и блокада, а во мне такое бродило… Да Бог с ним — чужие воспоминания лишь засоряют мозги, это обломки, из которых ничего нельзя сложить, мой дорогой…

— И все-таки — что было дальше? — Сабина мне ужасно нравилась, и теперь я понял почему — она не пыталась делать легенду из своего прошлого.

— Дальше, по моей болтливой глупости, нас с Мусой взяли и отправили на пять лет подальше от Питера. Тетка по дороге умерла на моих руках, а я от злости на самое себя выжила, в пятьдесят пятом поселилась здесь и даже выучилась на инженера-химика.

— А как там было?

— Зачем вам, Ежи? Неужели весь этот мрак может быть интересным? Об этом столько понаписано — и правды, и вранья. Давайте я вам лучше расскажу, как у, меня появилась Женечка. Для женщины рождение ребенка, наверное, важнее пережитых бедствий.

Я деликатно согласился, хотя история появления на свет Евгении Александровны, обменявшей Сабину на Павла Николаевича Романова, в данный момент меня совершенно не занимала.

Сабина тут же угадала мои мысли.

— Природа — штука посильнее всяческих «Фаустов», — проговорила она и попросила вина. — Женя не виновата, что получилась такая. Она росла под моим могучим прессом и, едва обнаружила брешь, тут же и выскользнула — и никакие мои доводы не помогли. В своем Павле Николаевиче она увидела обещание долгожданной свободы и прилипла к нему, словно устрица к камню. В чем-то она повторила меня, с той лишь разницей, что я свою жизнь лепила по собственным меркам, а она, — по общепринятым. Мы с Женей, даже в мелочах не пересекались. Такой вот банальный сюжет…