Подражание уставшему

Воздух есть вверху – там, куда едет трамвай, но он не едет, его нет. Совсем нет. И я иду за воздухом, я умираю, но продолжаю идти. И все что я сейчас делаю, так это ловлю рельсы взглядом, ловлю твои мысли головой, ловлю кислород руками. Я падаю и поднимаюсь, я ищу. Я ищу ищейкой то, что нужно искать. Я слышу трамвай. Он едет. Иду и я. Чух-чух-чух. Спасительный звонок. Он проезжает мимо.

Я вижу в замерзшем окне твое грустное паническое лицо. Оно смотрит на меня, но сама ты совсем не здесь – ты в трамвае, которого я не дождался. Трамвай едет туда, где хорошо. Я остаюсь здесь. Я падаю. Я медленно качусь вниз. Я задыхаюсь. Голова трещит, все внутренности сдавливает. Я не могу. Я не могу ничего, кроме того, как провожать взглядом твое грустное лицо, и трамвай. Тот самый трамвай.

И я синею. Синеет мой нос, и он совсем не чует кислород. Он просто служит умирающему лицу. Прощай, – это все, что могу я сказать. Прощай, – это все, что слышу я в ответ от трамвая. И я чую. Нет, совсем не кислород. Я чую запах твой. Это спасительный запах служит мне кислородом в те мгновенья, как ты пытаешься привести меня в чувства.

Поздно.

Уже слишком поздно. Извини, что не дождался трамвая. Извини, что не заплатил за проезд. Извини, что не плюхнулся рядом с тобой, что не поцеловал тебя, приветствуя. Извини, что ты не смогла укутаться в меня, закрыть глаза, и оказаться там, где поют певчие птицы. Извини, что трамвай не доехал. Извини, что сейчас ты мертво лежишь рядом со мной, сжав мои пальцы. Извини, что я полз, а не стоял. Извини, что я задыхался, и задыхалась ты.

Так надо. Извини, трамвай был последним.

Спасиба!

Посреди двора, серого от дождя и полного грязных луж, стояло голое октябрьское дерево. Его ветви плотно накрывали песочницу, песок которой тускнел с каждым днем, а также частично покрывали узкую дорогу. На самом кончике такой ветки, над самым океаном луж дороги висел единственный выживший яркий, зеленый листочек. Казалось бы, все листья давно уже засохли и опали, их смели в одну кучу дворники, сожгли дети, и их пепел тихонько развеялся в дыме от костра, смешавшегося с воздухом. А этот зеленый, свежий листочек все не отрывался, все держался, все жил.

По океану дорожных луж пронесся ржавый, или оранжевый, кто его разберет, запорожец. Маленькая грязная волна маленько хлынула в песочницу и растворилась, оставив мокрое пятно на мокром песке.

В окно третьего этажа смотрела морщинистая бабка, о чем-то грустно задумавшись. Может быть, она смотрела на полный жизни, единственный зеленый листочек и удивлялась его стойкости.

На кухне пахло свекольным борщом, луком и жареным мясом. Толстый, но белоснежный кот нагло расправил свое брюхо на стиральной машинке «Чайка», вилял хвостом, вдыхал запахи будущего ужина и вяло посматривал на бабку, задумчиво смотрящую в окно.

Он видел, как ее седые волосы, собранные в пучок плавно двигаются по ходу ее дыхания, как шевелится ее голубой халат с ярко-красными маками от потока воздуха из открытой форточки.

– Не выдержал, – прокряхтела бабка. – Не дожил до ноября наш листочек, Мурзик.

Она всхлипнула, резко взяла поварешку с подоконника и принялась монотонно размешивать жидкий ужин в большой кастрюле.

– Данилка-а-а-а! – крикнула она, и вскоре по коридору, ведущему на кухню, послышался топот детских ножек. Пухленький мальчик с длинной русой челкой торопился к бабушке, проводя рукой по бледным обоям.

– Да, баб! – воскликнул мальчик и принялся тискать кота.

– Руки вымой, – заметила бабушка и потрепала внука по русой челке.

– У, какой богатырь уродился, – добавила она, принявшись мять мягкие щечки мальчика.

Он шлепнул кота по бедру, отчего тот с нервным мяуканьем бросился прочь под холодильник. Данил открыт кран и тщательно теребил правую кисть своей плюшевой руки о левую. – А я новую игру установил!

Бабушка лишь улыбнулась, но не ответила. Она наливала красный борщ в глубокую тарелочку с зеленой каемочкой, доставшуюся ей 25 лет назад на распродаже в «Васильке».

– Там крутые тачки, их можно так ломать. Тыщ, дыщ, тыщ. Крутая игра, баб! – все никак не умолкал малой, полный восхищения.

– Ешь давай., а то остынет, – спокойно ответила бабушка, нарезая треугольными ломтиками свежий, хрустящий и пахнущий счастьем, белый хлеб.

Мальчик принялся за борщ, заторопился, как голодный президент, уплетал красную картошку, красную капусту и красную свеклу за все четыре щеки.

В дверь постучались, и бабушка пошлепала тапками в прихожую. Данил насторожился, но не замедлил свой ход трапезы. Он прислушался к прихожей и услышал знакомее наивное «Кто там?», стук и скрежет железного замка и веселый голос подвыпившего старика: – Кто приходит к вам на праздник? Уж неужто дед-проказник? С Новым годом, с Новым счастьем, с Новой водкой, с Новой Настей!

– Петров, ты че творишь, – возмущалась бабушка. – Иди, бухай со своими алкашами, а к нам не лезь. Найдутся же соседи!