Подробности войны

Четверо из них уже готовились к выписке, каждому были сделаны продольные разрезы предплечий обеих рук, лучевая и локтевая кости отделены одна от другой. На той и другой руке у каждого образовались как бы клешни, по два больших пальца, идущих от локтя. Этими клешнями они умели держать предметы, застегивать пуговицы, сворачивать самокрутку. Пятый раненый был доставлен значительно позже, ему тоже хирурги оформили "руки Крукенберга". Он только еще учился брать предметы, застегивать пуговицы.

Вскоре четверо выписались, и он остался один. Больше всего его заботило, что свернуть самокрутку не удавалось. Как-то он подсел ко мне на кровать и начал разговор:

- Понимаешь, никак с этой "рукенбергой" не совладаю. Вот курить хочу, а завернуть не могу!

Я не курил и поэтому заворачивать тоже не умел.

- А ты не кури, - посоветовал я ему.

- А что тогда? Пить, что ли?

- Зачем пить?

- Так ведь надо же как-то нервишки-то держать свои, а? Тебе хорошо говорить...

- Ну тогда заведи трубку.

- А что, - вдруг заинтересовался он идеей. - И в самом деле. А?

Вскочил с кровати, потом снова подсел:

- Как это я не сообразил? Ведь знал же! Был у нас в бригаде майор один, трубку изо рта не вынимал. Замкомбат по политчасти.

- И у нас, - вспомнил я Степана Даниловича, - тоже замполит батальона с трубкой ходил.

- Ну? Маленький такой?

- Маленький.

- Черный?

- Чернявый.

- На нижней губе ямочка?

- Да.

- А трубка какая?

- "Мефистофель".

- Что-что?

- Ну, черт с бородкой и рожками, черный такой.

- Как раз он, - восторженно воскликнул сапер. - Как капля воды! Не может быть!..

- А фамилию помнишь? - спросил я. Меня тоже распирало от радости.

- Злобин.

- А может быть, Зобнин?

- Нет, твердо знаю, Злобин.

- Да Зобнин же тебе говорят. - Я уже начал обижаться на этого дурака.

- Слушай, кто лучше знает, ты или я?! Я его вот как тебя видел! Хороший комиссар, добрый. И герой настоящий. Вечером, когда я уже засыпал, сапер крикнул мне: - Слушай, Переходов или Перелазов, как там тебя?

- Ну что тебе? Чего будишь? - спросил я недовольно.

- Слушай, а может быть, и в самом деле не Злобин? У меня на фамилии память плохая. Кроме того, я ведь в саперной роте был, а он в стрелковом батальоне. Как ты своего замполита называл?

- Зобнин.

- У него еще на сына похоронка пришла. Только на фронт пришел, и убили. Ты меня извини, не обижайся, пожалуйста. Может, и Зобнин...

Раненый умолк, и я снова уснул, чтобы через какое-то время проснуться от его крика:

- Слушай-ка, я забыл тебе сказать! Понимаешь, которую ночь не спится: обо всем передумаешь. Вспомнил. Комиссар-то этот, который трубку курил, Героя Советского Союза получил: За Одер!

Помолчал, повозился в постели, повздыхал.

- Комбата у них убило, понимаешь. А заместителя и начальника штаба ранило. В общем, мясорубка была, он один остался за всех.

Так вот он вместе с разведчиками на тот берег перешел. Один дот захватили, а в соседних никого не было - резервов у противника, говорят, не хватало, замполит за ночь весь батальон по льду мелкими группами на тот берег перевел. А когда противник подошел, так там, на плацдарме-то, уже наши сидели. Нас с товарищем на их участок послали минировать.

Замполит этот задачу ставил. Ходит, говорит, а трубку изо рта не вынимает. Ночью холодновато было... Я еще думал, что он этой трубкой пальцы и нос греет. И все время будто усмехается. А чего, казалось бы, смеяться, когда немцы утром обязательно в контратаку пойдут?

- Ну а где он сейчас?

- А я откуда знаю? Неделю они отбивали контратаки противника. А когда нас туда послали проходы в минных полях проделывать, так в эту же ночь мне руки оборвало. Тут уж ни до кого было... Вполне погибнуть мог, комиссар-то, бои тяжелые шли. А мог и живым остаться. Не всех же убивало.

С тех пор я не расстаюсь с мыслью: может, там действительно Степан Данилович был? И до сих пор хочу, чтобы это был наш комиссар. Такое желание и такая надежда не покидают меня, а со временем все больше и больше крепнут. Почему-то для меня сейчас особенно важно, чтобы это был именно он.

ПЕРЕД КОНЦОМ ВОЙНЫ

Когда я впервые попал на фронт, ординарец, фамилию и имя которого я, к сожалению, забыл, сказал мне:

- Ну, вам повезло, товарищ лейтенант. Сейчас воевать можно. Не то, что в самом начале!

Когда через несколько лет после войны я встретился в Горьком с Анатолием Михеевым, тот сказал:

- Э, вам не повезло, товарищ полковник! После того как мы перешли границу с Германией, это без вас уже, война совсем не такой стала. Помните, мы с вами одну за другой высотки брали, иной раз даже деревушки, а крови сколько пролито было? После вас-то мы уже в большие города врывались, столицы захватывали. Входили как освободители. Вспомнишь - дух захватывает. Откровенно, жалел, что вас в это время не было с нами... Это все равно, что посеял, а жать не пришлось.

При этом он проводил рукой по наградам. Ему было чем гордиться: две "Славы", полученные после меня, и три "За отвагу" - при мне. По тем временам немало.