Подробности жизни

Услышав этот второй окрик, Сорокин опять отговорился своим спецзаданием.

— А вы не по ракетчикам? — спросила тогда дежурная.

— Нет… Но если надо помочь…

— Иди сюда, я тебе расскажу кое-что.

Послушный от неожиданности, Сорокин свернул под арку, разглядел там толстенькую от многих одежек дежурную.

— Тут вот какое дело, — подступила к нему женщина с доверием и надеждой. — Третьего дня поймали у нас мальчишку-ракетчика.

— В нашем районе? — удивился Сорокин.

— Говорю — вот здесь!

— У нас же тут никаких заводов, никаких объектов.

— Есть или нет — это не наше дело.

— Печатный двор разве что? — предположил Сорокин.

— Может, и Печатный… Да ты что, выпытывать у меня задумал? — насторожилась дежурная.

— Ладно, ладно, не волнуйся, — успокоил ее Сорокин.

— Так вот послушай. Поймали мы этого сопляка с ракетницей, стали спрашивать, кто ракетницу дал, зачем ракеты пускал. Сперва он отказывался — дескать, нашел на улице, хотел поглядеть, как она стреляет, ну а когда поднажали на него, признался: ракетницу дал какой-то дядька и велел пускать ракеты во время налетов. Спрашивают: как же ты мог согласиться, такой-сякой? А мне, говорит, хлебную карточку дали. Кто дал? Тот самый дядька. Где он живет? Мальчишка говорит — не знаю. Ну, может быть, и правда не знает, лет четырнадцать-пятнадцать дурачку, и мать у него болеет… А мы теперь этого дядьку поджидаем — есть такие данные. Так что если ты по этой части…

Сорокину пришлось признаться, что ни на каком он не на спецзадании, а просто спешит домой — маленький отпуск до завтрашнего утра дали.

— Ну так тогда конечно, — не стала задерживать его женщина. — Ты вот так иди, по стеночке, как тропинка проложена… А как там на фронте-то? — запоздало спохватилась она.

— Стоим.

Сорокин уже шел по указанной ему тропинке. И явственно слышал над головой гул самолетов — густой, вибрирующий, тугой. Кажется, сам воздух становился от этого гулким и плотным. Потом где-то в отдалении, может, у Московского вокзала, самолеты начали сбрасывать бомбы. Сорокин ощутил, как вздрагивает под бомбами земля, и вспомнил издевательскую, еще осеннюю похвальбу немцев: «Мы раскачаем колыбель революции!» Сколько листовок таких было сброшено и сколько потом бомб скинули немцы — не сосчитаешь! А колыбель-то все-таки не раскачали.

Сорокин еще издали увидел свой дом со старинными массивными балконами, зарадовался ему, как родному человеку, и прибавил шагу. Не побежал, нет — для этого ему не хватило бы теперь прыти! — но пошел более крупным и спорым шагом, почти так же, как возвращался, бывало, с работы, довольный и чуть-чуть нетерпеливый. И столь же быстро поднялся на свой этаж. Только здесь, перед дверью, невольно остановился, не сразу поднял руку к звонку. Посветил зачем-то фонариком. Вытер ладонью прохладно-влажный лоб. Услышал какое-то движение за дверью. И вдруг улыбнулся…

VII

И вспыхнуло солнце, и ударил дождь. В синем, голубом и солнечно-зеленом свете возникла Ольга в своем девичьем, красном с белыми горохами, платье. С сумочкой на руке. Юная и взрослая, как обычно и выглядят и ведут себя девушки в двадцать лет. Сам же Никита вел себя тогда как малый ребенок, стосковавшийся по матери.

— Ой, как я соскучился-то по тебе! — Он схватил ее руку, прижал к себе, а вернее сказать — сам к ней прижался. И все продолжал радоваться встрече: — Ты даже не представляешь себе, как это хорошо, что ты приехала, ты даже…

— Ну что ты, что ты…

Ольга смущалась, удивлялась и тоже радовалась.

— Люди же кругом…

Они свернули на дорожку, которая вела к новопостроенной спортивной базе. На ней Никита вместе со своим напарником по бригаде уже две недели столярничал и жил. Работали по двенадцать — четырнадцать часов в сутки, не признавая выходных. Командировали их сюда на месяц, а работу они хотели выполнить аккордно за три недели. Тут и заработок и честь. Напарник и сегодня прямо с утра стал к верстаку, проводив Никиту на станцию со вздохом: «Уж эти мне донжуаны!..» Никита и не подумал обидеться. В этот день не было на свете такого человека и таких слов, чтобы его обидеть. Он ждал Ольгу.

Он пригласил ее, когда уезжал из Ленинграда и грустно прощался с нею на Финляндском вокзале.

«Может, приедешь на воскресенье?» — сказал он на всякий случай, без особой надежды. «А лодка там будет?» — спросила Ольга с улыбкой. «Найдем!» — храбро пообещал Никита, еще ничего не зная сам. «Тогда — может быть». — «Я тебе все напишу, — заторопился Никита. — А потом ты мне напишешь, когда встречать. Ладно?» — «Ладно».

Он все же не очень верил в такое счастье. И в первое воскресенье не дождался Ольги. А перед вторым получил от нее письмо и в нем — «встречай!».

И вот встретил.

Когда они остались на дорожке одни, он вдруг остановился и спросил:

— Неужели это ты?

— А ты еще не узнал?

— Я еще не привык… Я еще — как во сне: и верю, и не верю, и боюсь проснуться.

— Ой, Никита, Никита, чудо ты мое! — как-то легко и радостно вздохнула Ольга, оглянулась на дорожку и поцеловала его.

И тогда он обхватил ее так крепко, что сам испугался: не повредил ли чего?